Дюк великодушно протянул мне руку помощи, когда я поскользнулся и едва не скатился снова вниз.
- Не нужно больше катастроф, - изрек комиссар Дюк, вытирая чистым зеленым платком правую руку, перемазанную глиной.
Как я и ожидал, сержант Лавуазье сидел на выступавшем из земли камне и курил. Еще два окурка я увидел у его ног. Волна возмущения поднялась во мне, но я смолчал - какое я имел право что-либо в данном случае говорить? Лавуазье лениво, как мне показалось, скользнул по мне взглядом и неторопливо четко, по-военному поднялся навстречу комиссару. Я наперед знал, что он скажет.
Однако первые же слова его насторожили.
- На этом месте, - сказал он, указывая рукой на камень, - стояла машина...
- Здесь их побывало после того, как патруль сообщил о происшествии, по меньшей мере пять, - возразил Дюк. - Та, которая обнаружила катастрофу, мой "форд" и "паккард" скорой помощи, тягач, вытаскивавший из обрыва, и "форд" следственной службы...
- Но среди них не было, мой комиссар, ни одного спортивного "ягуара", - все так же невозмутимо продолжал сержант Лавуазье.
- Мало ли кто мог здесь останавливаться, сержант, - в голосе Дюка проскользнуло раздражение, однако комиссар не дал ему восторжествовать и уже заинтересованно спросил сержанта: - Вы уверены, что "ягуар" имеет к этому какое-то отношение?
- Конечно, нет.
- Вот видите, - сказал комиссар.
- Однако, мой комиссар, есть немаловажная деталь: "ягуар" стоял здесь... во время катастрофы.
- Слушайте, сержант Лавуазье, - едва сдерживаясь, рыкнул комиссар, сколько раз я вас просил не устраивать мне устных кроссвордов, которые, как вам хорошо известно, я терпеть не могу, а докладывать, как и положено докладывать сержанту уголовной полиции - четко, коротко, без домыслов. Ну, что там у вас?
- Как сообщила патрульная машина, дождь начался около десяти часов. "Ягуар" оставил следы на сухой почве, вот взгляните сюда. - Гнев начальства мало подействовал на сержанта. Он наклонился и показал на довольно хорошо сохранившийся след. Дюк тоже наклонился и несколько минут рассматривал отпечаток протектора. Наконец он разогнулся.
- Этот след мог появиться и неделю назад...
- Не думаю, у него не обветрились края. Мой вывод: машина остановилась здесь до дождя, иначе при начале движения колеса на мокрой почве обязательно бы пробуксовали. "Ягуар" же двинулся по сухому... Считаю: необходимо запросить экипаж патрульной машины, не видели ли они "ягуар" выпуска 1976 года - олимпийского выпуска.
Комиссар молча повернулся, подошел к "форду" и вытащил микрофон радиопередатчика.
- Здесь комиссар Дюк. Немедленно пришлите на сорок третий километр экспертную бригаду. Все. - Голос комиссара Дюка был суров. - Садитесь, мистер Олех Романько, - пригласил он меня. - Сержант, вы останетесь до прибытия экспертов и все это объясните им.
"Форд" взревел своими тремястами пятьюдесятью лошадиными силами, ловко развернулся на шоссе, и комиссар, даже не взглянув в сторону сержанта Лавуазье, нажал на газ.
Я оглянулся: сержант уселся на камень, в руках у него блеснула зажигалка...
Когда мы прощались у восточного входа Центра де Жарден, комиссар Дюк пожал мне руку и снова извинился за причиненное беспокойство.
- Если у вас появятся ко мне какие-то вопросы, всегда к вашим услугам. Мой телефон... - любезно назвал он номер.
Вопреки моим опасениям, я разыскал Сержа Казанкини на втором этаже, в пресс-баре. Он в тоскливом одиночестве сидел в полупустом зале, перед ним стояли чашечка с кофе и бокал с виски. - Увидев меня, Серж так поспешно вскочил, что едва не опрокинул столик.
- Хелло, Олех! - вскричал Серж. - Рад тебя видеть. Что будешь пить? скороговоркой выпалил он, стиснув мою руку.
Я не обманывался в причине столь бурного проявления чувств: при самых добрых отношениях, что сложились между нами, существовала другая, потаенная причина: мой приятель из Франс Пресс смертельно не любил пить в одиночестве.
- Двойное виски и два кофе покрепче! - сказал я.
У Сержа от удивления отвисла челюсть, но что-то в моем лице удержало его от расспросов. Он кинулся к стойке, заказал.
- Пошли за другой столик, - предложил, возвратясь. - Насвинячил я тут.
Мы перебрались за свободный столик, знакомый бармен принес виски и большую чашку кофе, подвинул ко мне поближе сахарницу. Потом сбегал за стойку и вернулся с блюдцем, доверху наполненным подсоленными орешками арахиса.
- То бажаю вам смачного! - сказал бармен.
- Дякую.
Бармен еще какое-то время помаячил у стола и, поняв, что разговоров сегодня не будет, величественно удалился. Я отхлебнул большой глоток виски, жидкость опалила горло, но я почувствовал себя лучше.
- Что, опять целую ночь просидел у телефона? - сочувственно спросил Серж. Он, по-видимому, вспомнил, как несколько лет назад в Токио, на чемпионате мира, я сутки напролет не выходил из номера, ожидая киевского вызова, и Серж носил мне кофе и удивлялся, почему это я не пользуюсь телетайпом. Разве объяснишь ему, что эти вечные колебания на валютном рынке без следа съедают наши командировочные и потому мы предпочитаем телефон, чтобы по крайней мере не зависеть от "плавающих" курсов западных валют, ибо расчет идет дома, в наших крепких, надежных рублях.
- Ты слышал когда-нибудь о Крэнстоне, Джоне Крэнстоне? - спросил я Сержа.
- Это, должно быть, пловец? - неуверенно сказал Серж.
- Должно быть... Сколько раз я твердил тебе: нужно знать не чемпионов, нет, - нужно знать тех, кто побьет чемпионов! А я собственными глазами видел, как Крэнстон проплыл сто вольным быстрее сорока девяти...
- Шутишь! - Серж торопливо сунул руку в карман за блокнотом, другую в другой карман за шариковой ручкой.
- Не торопись, - охладил я Сержа. - Сенсации не будет. Крэнстон погиб... в автомобильной катастрофе. На выяснение обстоятельств и ушла целая ночь... Крэнстон был моим другом...