- Знаю. И тем не менее прошу передать этот материал. Завтра, нет, пожалуй, уже ночью он вернется в Монреаль на телетайпной ленте Франс Пресс, и местные газеты не пройдут мимо...
- Это пустяки! Я говорю совсем о другом! О тебе!
- Еще есть время. Пока они будут знать, что у меня нет дневника Крэнстона, я спокоен. Мне важно добыть дневник прежде, чем они доберутся до меня.
- Черт возьми, ты самоуверен! А если дневник в их руках?
- Нет! В этом я убежден твердо. Скандал, учиненный тебе Маккинли, лучшее тому свидетельство. Он учуял запах дыма.
- Еще бы, он-то знал, чем кормил своих подопытных кроликов!
- Ты ошибаешься. Думаю, этот трагический результат для него тоже удар, удар по его планам. Но не это беспокоит Маккинли! Он не сомневается: ни один врач не возьмет на себя смелость утверждать, что возбудителем рака являются "таблетки Крэнстона". Для клинических исследований препарата нужно время, возможно, годы, чтобы неоспоримо доказать причастность фирмы "Нi protein" к заболеванию Крэнстона. К тому времени история забудется, больше того, господин Префонтейн и Кo сумеют захоронить ее как можно глубже... Отсюда напрашивается вывод: у них существует лишь одна опасность - дневник Крэнстона...
Я закончил передавать репортаж около четырех утра.
За окном зарозовело. Я лежал на узкой студенческой койке с открытыми глазами. Было почему-то грустно, и в голову лезли печальные мысли, избавиться от них никак не удавалось, хотя старался вспоминать только приятное, что есть у каждого в тайниках памяти.
Представил тот далекий майский день, когда с компанией ребят мы завалились на водную станцию завода "Азовсталь", привлеченные туда случайно увиденным в городе объявлением о проведении открытого весеннего первенства города по плаванию. Нет, у нас и в мыслях не было участвовать мы просто хотели поглазеть, кто они, эти прославленные городские чемпионы и рекордсмены, как было написано в объявлении.
С моря тянул легкий бриз, солнце палило вовсю, и вода в бассейне, вспененная крепкими руками, весело плескалась в борта.
Когда главный судья - весь в белом: белые парусиновые брюки, белая рубашка с короткими рукавами, белые парусиновые туфли, выбеленные зубным порошком, и даже белая шляпа - пригласил желающих принять участие в соревнованиях, какая-то сила подняла меня с места и толкнула вниз, к стартовым тумбочкам. Участников было немного, каждый выбрал сам себе дистанцию - 100 или 200 метров. Я прыгнул после выстрела, запоздав, пребольно шлепнулся грудью о воду - и пошел молотить руками и ногами...
Так, неожиданно для самого себя, стал чемпионом города, и тренер прежнего чемпиона никак не хотел поверить, что я никогда не посещал спортивную секцию. Он сказал мне, когда нужно приходить на тренировки, и я, переполненный честолюбивыми надеждами, уже без ума от плавания, вышел с водной станции...
Но даже в самые тяжкие минуты, когда отчаяние сжимало горло, я не проклял спорт и не предал анафеме все, что он дал мне, ибо нет у человека более захватывающего и потрясающе-прекрасного чувства, чем чувство победы над самим собой!
Сколько знал их, великих спортсменов, и каждый из них был прекрасен в спорте, в движении - в той короткой, как удар молнии, вспышке, озарявшей человека внутренним огнем всепоглощающей радости. Помню "стального" Бориса Шахлина, бесшабашного, открытого всем чувствам Валерия Брумеля, тонкого трепетного гиганта Юрия Власова, триумфатора со всегда чуть грустными, точно заглянувшими в недалекое будущее глазами Валерия Попенченко, интеллигента до мозга костей Валентина Манкина, помню их в деле, и эта память - всегда поддержка и надежда в спорте, его непреходящая ценность.
Незаметно задремал. Телефонный звонок, показалось, раздался, едва я смежил веки.
- Доброе утро, мистер Романько! - Узнал голос Джейн, и противоречивые чувства охватили меня.
- Здравствуйте, Джейн! - сказал я.
- Мне нужно вас увидеть. Непременно.
"Нет, - подумал я, - нам встречаться больше незачем. Джонни нет, и родственные чувства взяли верх: вас больше всего беспокоит, как бы имя вашего отца не всплыло на поверхность в связи с этой историей, и вы готовы предать память любимого... Нет, нет, нам разговаривать больше не о чем!"
- Я позвоню вам, Джейн, как только освобожусь, - сказал я в трубку, а про себя подумал: "Через час-другой ты прочтешь сообщение Франс Пресс и поймешь, что все это не нужно, и у тебя само собой отпадет желание видеть меня".
- Здесь мой отец, и я боюсь, что меня увезут в Штаты. А мне нужно видеть вас, Олех Романько! Очень важно! - чуть не плача выкрикнула Джейн.
Но я снова повторил:
- Я позвоню вам... До свидания!
Время отсчитывало часы и минуты, отпущенные мне на поиски дневника Крзнстона. Иногда накатывалась волна свинцовой безнадежности. Неужто я просчитался, неужто все впустую, и Маккинли уже злорадно посмеивается надо мной?
После того, как некоторые монреальские газеты опубликовали сообщение Франс Пресс (к моему глубочайшему разочарованию, информация не попала на первые страницы, а затерялась на последних колонках - среди сообщений о распродаже, приезде бывших битлов, августовских гороскопов и прочей дребедени, на которую, как правило, мало кто обращает внимание), минуло двое суток, а воз и ныне там.
Серж уехал в Бромонт, на состязания яхтсменов, сержант Лавуазье точно сквозь землю провалился.
У себя в боксе я дважды обнаруживал записочки, в которых меня просили позвонить в отель "Шератон". Но я так и не набрал номер Джейн.
Был четвертый час дня, на улице хлестал дождь. Я вошел в лифт и нажал кнопку сорокового этажа. В пресс-ресторане, вопреки ожиданиям, было многолюдно, шумно, и я с трудом разыскал свободное местечко у окна с видом на олимпийскую деревню. Спросил разрешения у подвижного толстяка со светлыми волосами, спадавшими ему на плечи, он оторвался от жареной курицы "по-монреальски" и свирепо кивнул головой. Я задумался и потому страшно удивился, обнаружив, что какой-то незнакомый верзила держит в руках мою "ладанку" и внимательно разглядывает ее.