VI.
В Москве все было по-старому: тот же Сивцев-Вражек, тот же окоемовский домик, та же Марфа Семеновна с ея дворянским музеем. Приезд Окоемова с женой сразу оживил это старинное дворянское гнездо, и Марфа Семеновна примирилась с Настасьей Яковлевной, благодаря детям. Особенно старушка полюбила старшую девочку. Повторилась история с княжной, ревновавшей Васю к матери. Теперь бабушка захватила себе девочку, которую устроила в своей комнате. Девочка уже говорила и понимала, так что Марфа Семеновна потихоньку посвящала ее в свои дворянския предания. -- Это дедушка с туркой воевал...-- обясняла старушка, показывая на старинный громадный палаш. -- А ведь турке было больно, когда дедушка его воевал?-- наивно спрашивала девочка. -- Турка неверный... Девочка плохо понимала эти обяснения и пока верила бабушке на слово. Какой такой "неверный турка"? Почему дедушка должен был его воевать? Вообще, много было для нея непонятнаго, как и бабушка не понимала жизни в Красном-Кусту. -- У нас там было хорошо...-- разсказывала девочка, припоминая далекий прииск.-- Дядя Сережа смешно кричал поросенком: сделает вот так губы и завизжит. Он смешной... -- У вас там все были смешные,-- ядовито замечала бабушка, ревнуя внучку к ея прошлым привязанностям.-- Вот ты как смешно говоришь, точно мужичка... "Говорю", "пошла". -- А ты, бабушка, тоже смешно говоришь: "писок", "помахываит", "хачу"... -- В Москве все так говорят, глупенькая... Лучше московскаго говора нет. Старушку огорчало больше всего то, что девочка не получила решительно никакого воспитания. Доходило до смешного -- она не могла даже понять такой простой вещи, что барин и мужик совершенно два различных существа. "Какой барин; -- с удивлением спрашивала девочка.-- Почему барин? И мужик тоже барин?" Марфа Семеновна обясняла по-своему, какая разница между барином и мужиком, но дело подвигалось туго вперед. Девочка отрицательно качала головкой и говорила: "У нас в Сибири нет баринов, бабушка"... Следующим поводом к огорчению служила костюмы. Да, раскольница не умела одевать детей, и Марфа Семеновна жестоко раскритиковала все детские костюмчики, особенно костюмы девочки. Она редко выезжала из дому, но на этот раз самолично отправилась на Кузнецкий-Мост и вернулась с целым детским приданым. Маленькая сибирячка была переодета на английский манер и сначала очень конфузилась слишком коротеньких юбочек и голых коленок. -- Ты -- барышня, а не мужичка,-- обясняла Марфа Семеновна. Этот маленький маскарад сначала забавлял Окоемова, а потом привел к серьезному столкновению. -- Мама, вы делаете из моей дочери какую-то французскую куму,-- ваметил он не без раздражения.-- Кому это нужно? -- Ну, уж это не твое дело, батюшка,-- горячо вступилась Марфа Сененовна.-- Вы там сами живите, как знаете, а девочку я вам не дам губить... да. Вот умру, тогда уж мудрите над ней. Моя внучка дворянка... А вы хотите из нея сделать кухоннаго мужика. Я не позволю... Понимаешь: не поз-во-лю!.. Вот и весь разговор... -- Мама, ты забываешь, что у твоей внучки есть мать? -- Я забываю? Если бы я могла забыть... Ну, да что говорить об этом. Вон Сережа-то, небойсь, не ошибся:, на княжне женился... да. -- Что же, я рад за него. Он хороший человек... А потом, мама, если бы все захотели жениться на княжнах, то не хватало бы и невест. Раскольничье происхождение невестки часто безпокоило Марфу Семеновну, как она ни старалась переломить свое предубеждение. Часто, по вечерам, вглядываясь в детское личико внучки, старушка вся вздрагивала: ей казалось, что в этом личике не останется окоемовскаго, а вырастет маленькая раскольница. Было и обидно и больно за собственное чувство... Впрочем, эти сомнения приходили все реже, покрываясь специально-бабушкиной любовью. Моя внучка, родная, милая -- и все тут... Никому не отдам. Да. Прямых столкновений у Настасьи Яковлевны со свекровью не было, хотя она и старалась держаться в стороне. Все зависело от времени, и нужно было ждать. Бывшая лаборатория превратилась в детскую, и Настасьи Яковлевна проводила большую часть дня в этой комнате с маленьким Васей. Но эта изолированность не. спасала ее от встреч с Марфой Семеновной за обедами и чаями. Происходила маленькая пытка двух женщин, мучившихся каждая по-своему. Нередко случалось так, что Марфа Семеновна не выдерживала характера и ввертывала что-нибудь про "черную кость" вообще и про раскольников в частности. Раз Окоемов не выдержал и заметил матери: -- Если ты хочешь знать, мама, так у нас единственно кровная аристократия русскаго происхождения -- раскольники... Князья Хованские, Мышецкие, Пронские -- были раскольники. Древние боярские роды, как Морозовы -- тоже. Настоящая русская аристократия сложилась из немецких выходцев и прижившихся татарских мурз. -- А по-твоему, Окоемовы откуда взялись? -- И Окоемовы не чистой русской крови... Наш род тоже идет от каких-то татарских наездников. Честь не особенно большая... За расколом трехсотлетняя давность, а это чего-нибудь стоит. -- Послушай, Вася, мама может подумать, что я тебя обращаю в раскол,-- заметила Настасья Яковлевна.-- Я этого не желаю... Марфа Семеновна поднялась, гордо смерила невестку с ног до головы и только улыбнулась. Она, эта раскольничья начетчица, может обратить ея Васю в раскол?.. Нет, это уже слишком! Окоемовы всегда останутся Окоемовыми. Окоемов вернулся в Москву в хорошем настроении,-- дорога на него всегда действовала ободряющим образом. Но это бодрое настроение продолжалось очень недолго. Не прошло недели, как появились признаки угрожающаго характера. Сердце работало тревожно и тяжело, с глухими перебоями и остановками. Все это бывало и раньше, но сейчас выражалось рельефнее и настойчивее, как проявляют себя только неизлечимыя хроническия болезни. А главное, нехорошо было на душе. Каждое утро Окоемов просыпался с такой тяжестью на душе. Не хотелось ни о чем думать, раздражали всякие пустяки, а, там, где-то в неизвестной глубине, разрасталась больная тяжесть. По обыкновению всех больных, Окоемов старательно скрывал свое душевное состояние и был недоволен, когда его кто-нибудь спрашивал о здоровье. -- О, я себя прекрасно чувствую,-- отвечал он одинаково всем. -- А отчего у тебя такое лицо?-- спрашивала Настасья Яковлевна. -- Какое лицо? Самое обыкновенное... Когда ему делалось особенно дурно, он уходил из дому,-- недоставало воздуху в комнатах, а на улице делалось легче. Любимым местом для прогулок был Пречистенский бульвар, особенно утром, когда он оставался пустым. Теперь составляло большой труд дойти до бульвара. Окоемову приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух. Он иногда чувствовал на себе сочувствующие взгляды встречавшихся пешеходов,-- должно-быть, хорош, если чужие люди начинают жалеть. К себе и к своему положению Окоемов относился почти индифферентно. Да, болен, серьезно болен,-- что же из этого? Мало ли больных людей на свете. Поболеют, а потом и помрут. Все в порядке вещей. Мысль о смерти больше не путала его. Что же, умирать, так умирать. Все боятся смерти по малодушию, а в сущности это все равно, т.-е. умереть десятью годами раньше или позже. Окоемов сидел по целым часам на садовой скамейке и передумывал по десяти раз одно и то же. Его удивляло и раздражало, что другие куда-то торопятся, чего-то домогаются и на что-то надеются. Его раздражал треск экипажей, деловая суета, выражение озабоченных лиц. К чему все это?.. Раз, когда Окоемов сидел на своей скамейке, его окликнул знакомый голос. Он поднял голову. Перед ним стоял Марк Евсеич Барышников. -- Вот неожиданная встреча, Василий Тимофеич,-- суетливо повторял Барышников, испытующе глядя на Ояоемова.-- Иду, смотрю на вас и глазам не верю... -- Что же тут особеннаго? Я нисколько не удивляюсь, что встретил вас... -- Оно, конечно, так-с... Гора с горой не сходится. Да-с... А я к тому, что ведь мы не чужие, Василий. Тимофеич. Ежели вы не желаете знать родственников, так Настя могла бы проведать... -- Это ея дело. Она, кажется, собиралась к вам... Барышников присел на скамью рядом и суетливо полез в боковой карман, откуда и вытащил туго набитый бумажник. Порывшись в бумагах, он достал тщательно сложенный номер газеты и подал его Окоемову. -- Вот-с, прочтите, Василий Тимочеич... Мы, хоть и учены на медныя деньги, а газеты почитываем. Газета была с