льница. Было и обидно и больно за собственное чувство... Впрочем, эти сомнения приходили все реже, покрываясь специально-бабушкиной любовью. Моя внучка, родная, милая -- и все тут... Никому не отдам. Да. Прямых столкновений у Настасьи Яковлевны со свекровью не было, хотя она и старалась держаться в стороне. Все зависело от времени, и нужно было ждать. Бывшая лаборатория превратилась в детскую, и Настасьи Яковлевна проводила большую часть дня в этой комнате с маленьким Васей. Но эта изолированность не. спасала ее от встреч с Марфой Семеновной за обедами и чаями. Происходила маленькая пытка двух женщин, мучившихся каждая по-своему. Нередко случалось так, что Марфа Семеновна не выдерживала характера и ввертывала что-нибудь про "черную кость" вообще и про раскольников в частности. Раз Окоемов не выдержал и заметил матери: -- Если ты хочешь знать, мама, так у нас единственно кровная аристократия русскаго происхождения -- раскольники... Князья Хованские, Мышецкие, Пронские -- были раскольники. Древние боярские роды, как Морозовы -- тоже. Настоящая русская аристократия сложилась из немецких выходцев и прижившихся татарских мурз. -- А по-твоему, Окоемовы откуда взялись? -- И Окоемовы не чистой русской крови... Наш род тоже идет от каких-то татарских наездников. Честь не особенно большая... За расколом трехсотлетняя давность, а это чего-нибудь стоит. -- Послушай, Вася, мама может подумать, что я тебя обращаю в раскол,-- заметила Настасья Яковлевна.-- Я этого не желаю... Марфа Семеновна поднялась, гордо смерила невестку с ног до головы и только улыбнулась. Она, эта раскольничья начетчица, может обратить ея Васю в раскол?.. Нет, это уже слишком! Окоемовы всегда останутся Окоемовыми. Окоемов вернулся в Москву в хорошем настроении,-- дорога на него всегда действовала ободряющим образом. Но это бодрое настроение продолжалось очень недолго. Не прошло недели, как появились признаки угрожающаго характера. Сердце работало тревожно и тяжело, с глухими перебоями и остановками. Все это бывало и раньше, но сейчас выражалось рельефнее и настойчивее, как проявляют себя только неизлечимыя хроническия болезни. А главное, нехорошо было на душе. Каждое утро Окоемов просыпался с такой тяжестью на душе. Не хотелось ни о чем думать, раздражали всякие пустяки, а, там, где-то в неизвестной глубине, разрасталась больная тяжесть. По обыкновению всех больных, Окоемов старательно скрывал свое душевное состояние и был недоволен, когда его кто-нибудь спрашивал о здоровье. -- О, я себя прекрасно чувствую,-- отвечал он одинаково всем. -- А отчего у тебя такое лицо?-- спрашивала Настасья Яковлевна. -- Какое лицо? Самое обыкновенное... Когда ему делалось особенно дурно, он уходил из дому,-- недоставало воздуху в комнатах, а на улице делалось легче. Любимым местом для прогулок был Пречистенский бульвар, особенно утром, когда он оставался пустым. Теперь составляло большой труд дойти до бульвара. Окоемову приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух. Он иногда чувствовал на себе сочувствующие взгляды встречавшихся пешеходов,-- должно-быть, хорош, если чужие люди начинают жалеть. К себе и к своему положению Окоемов относился почти индифферентно. Да, болен, серьезно болен,-- что же из этого? Мало ли больных людей на свете. Поболеют, а потом и помрут. Все в порядке вещей. Мысль о смерти больше не путала его. Что же, умирать, так умирать. Все боятся смерти по малодушию, а в сущности это все равно, т.-е. умереть десятью годами раньше или позже. Окоемов сидел по целым часам на садовой скамейке и передумывал по десяти раз одно и то же. Его удивляло и раздражало, что другие куда-то торопятся, чего-то домогаются и на что-то надеются. Его раздражал треск экипажей, деловая суета, выражение озабоченных лиц. К чему все это?.. Раз, когда Окоемов сидел на своей скамейке, его окликнул знакомый голос. Он поднял голову. Перед ним стоял Марк Евсеич Барышников. -- Вот неожиданная встреча, Василий Тимофеич,-- суетливо повторял Барышников, испытующе глядя на Ояоемова.-- Иду, смотрю на вас и глазам не верю... -- Что же тут особеннаго? Я нисколько не удивляюсь, что встретил вас... -- Оно, конечно, так-с... Гора с горой не сходится. Да-с... А я к тому, что ведь мы не чужие, Василий. Тимофеич. Ежели вы не желаете знать родственников, так Настя могла бы проведать... -- Это ея дело. Она, кажется, собиралась к вам... Барышников присел на скамью рядом и суетливо полез в боковой карман, откуда и вытащил туго набитый бумажник. Порывшись в бумагах, он достал тщательно сложенный номер газеты и подал его Окоемову. -- Вот-с, прочтите, Василий Тимочеич... Мы, хоть и учены на медныя деньги, а газеты почитываем. Газета была старая и заношеная. Очевидно, Барышников носил ее в бумажнике не один месяц. Окоемов развернул ее и отыскал отмеченное красным карандашом место,-- это была корреспонденция с Урала, в которой говорилось о "консервированной компании". У Окоемова запрыгали строчки перед глазами от охватившаго его волнения. Корреспондент вышучивал их сторублевую компанию и особенно его, как основателя, причем делались совсем не прозрачные намеки на его эксплоататорския наклонности и капиталистический характер всего дела. Барышников следил за выражением лица Окоемова и улыбался. Да-с, Василий Тимофеич, получите вполне... Не один вы на свете умный человек, найдутся и лругие грамотеи. Вот как даже ловко отхватали вас... -- Bu мне подарите этот номер,-- проговорил Окоемов спокойно. -- С большим удовольствием... -- Кстати, я даже знаю, кто ее и писал: наш общий друг Илья Ѳедорыч Утлых. Может-быть, даже и вы руку приложили? -- Где нам, дуракам, чай пить, Василий Тимофеич. А только написано, действительно, хлестко... Что поделаете: гласность нынче распространилась. -- Что же, я ничего не имею против... Я газет мало читаю и очень нам благодарен за внимание. -- Так-с, случайно на глаза попалась газетина... Удивляюсь я, как это начальство пропускает тому подобныя статьи. -- Отчего же их не пропускать? Дело открытое, и бояться нечего... Если хотите, я даже рад, что дела нашей компании переданы на суд публики, хотя и не могу согласиться с корреспондентом во всем. Во всяком случае, я рад... Барышников был недоволен получившимся эффектом. Он ожидал встретить другое. -- Свои здешния дела вы совсем забросили, Василий Тимофеич,-- заговорил он, переводя разговор.-- Совершенно напрасно-с... -- Я не совсем здоров, Марк Евсеич... Нужно лечиться. Будет, поработал в свою долю... -- Оно конечно, а все-таки жаль-с... Большия дела изволили делать-с. -- Ну, это не совсем верно. Большое-то дело осталось там, на Урале... -- Оно конечно... А промежду прочим, до свидания, Василий Тимофеич. Тороплюсь... -- Завертывайте как-нибудь к нам. Настасья Яковлевна будет рада... -- Подумывал, Василий Тимофеич, да все как-то смелости не хватает. Неученые мы люди, по образованному-то ступить не умеем... -- Перестаньте, пожалуйста... Заходите просто. Вы знаете, что я тоже простой человек... Милый родственник удалился, а Окоемов улыбался, провожая его глазами.