в будущем. Все деньги почти целиком находились в разных предприятиях, а налицо оставался довольно небольшой капитал, которым все-таки можно было обезпечить семью скромным образом. Ни для себя ни для детей Окоемов и не желал роскоши или показного богатства. Все-таки бедность всегда остается лучшим учителем... Так время подвигалось к Рождеству. В сильные холода он не выходил уже из дому, и все сношения с внешним миром ограничивались визитом молодого доктора, которому Окоемов сказал: -- Я понимаю свое безнадежное положение, но вы все-таки навещайте меня -- это успокаивает маму... Доктор был такой милый человек, веровавший в свою науку с трогательной доверчивостью. Окоемов любил слушать его торопливыя, горячия речи, когда дело заходило о каком-нибудь интересном случае медицинской практики. -- Мне остается только извиниться перед вашей медициной,-- шутил Окоемов,-- я даже для нея сейчас не представляю никакого интереса... Самый обыкновенный случай, когда сердце подает в отставку. Москва уже была засыпана снегом. Стояли морозы. Слышно было, как на улице визжали полозья и хрустел снег под ногами пешеходов. Короткие дни сменялись такими длинными вечерами. В окоемовском доме вся семья по вечерам собиралась в гостиной. Марфа Семеновна сидела с каким-то безконечным вязаньем, Настасья Яковлевна занималась с маленьким Васей, а Окоемов обыкновенно лежал на диване, прикрывшись пледом. Было и тепло, и уютно, и хорошо, как в тех семьях, где все собираются по вечерам вместе. Раз, незадолго до Рождества, именно в такой вечер, раздался неожиданный звонок. -- Это, вероятно доктор...-- спокойно заметила Настасья Яковлевна, тревожно взглянув на мужа. В передней послышался осторожный мужской голос, а затем в гостиную вошел Сережа. Это было так неожиданно, что никто ничего не мог сказать, и не смутилась только одна Настасья Яковлевна -- она вызвала Сережу с Урала телеграммой. Сережа молча расцеловался со всеми и сделал вид, что больной не произвел на него никакого впечатления. -- Как это ты, Сереженька, все вдруг делаешь,-- журила обрадованная Марфа Семеновна.-- Точно с печи упадешь... -- Да уж так вышло, бабушка... Я теперь человек семейный, а жена и потащила в Москву. -- Где же она, княжна? -- А осталась у себя в номере... С дороги чувствует себя не совсем здоровой, и потом... гм... вообще... Появление Сережи сразу оживило Окоемова. Да и Сережа привез такия радостныя вести. В Красном-Кусту все шло отлично и в Салге тоже. По примеру их маленькой колонии образовалась в соседней Тобольской губернии другая, потом говорили о третьей в Уфимской губернии -- одним словом, дело понемногу развивалось. Сережа разсказывал свои новости таким тоном, точно все это были вещи самыя обыкновенныя. -- И ты не сездил туда?-- удивлялся Окоемов. -- Мне-то было некогда, а Крестников ездил... В Тобольской колонии разница с нашей в том, что там нет наемных рабочих, а все члены работают сами. Нет членов-пайщиков. Компания арендовала землю у татар и работает. -- Что же, отлично,-- радовался Окоемов.-- Так и должно быть... -- Потом я слышал, что такия же колонии устраиваются в Самарской губернии и на Кавказе. Присылали к нам за годовым отчетом... Кстати, я написал коротенькую историю нашей компании и думаю ее здесь, в Москве, напечатать. Кто поинтересуется, может получить печатный оттиск... Вообще, у нас мир и покой, а в Салге и совсем хорошо. Кстати, жена захватила с собой Таню. Нужно девочку учить, и она думает устроить девочку где-нибудь в Москве. Сам Потемкин в прежнем положении и временем дичит... Марфа Семеновна слушала разсказы Сережи, смотрела на него и только качала головой. Ведь вот совсем другой человек сделался, а какое чудо-то было... Недаром старые люди сказали: женится -- переменится. Таня была привезена в Москву по желанию Настасьи Яковлевны, которая решила, что все равно, воспитывать двоих детей или троих. Сказалась раскольничья черта: по раскольничьим домам всегда воспитываются сироты. Да и Таня такая была умненькая. Еще в Красном-Кусту Настасья Яковлевна привязалась к ней и выучила ее бойко читать по-славянски. Таня будет хорошей подругой старшей девочке. -- Ты это что, Сереженька, глазами-то шмыгаешь?-- спрашивала Марфа Семеновна.-- Не успел приехать и торопишься... -- Да я ничего, бабушка... -- Не отпирайся: по глазам вижу. Небось, о жене соскучился? -- Нет, я ничего, а так... Осталась она одна и ждет меня. Просила поскорее возвращаться. -- Ничего, не помрет... Сережа-муж был, действительно, как-то угловато-мил. Его не стали задерживать. В передней Настасья Яковлевна взглядом спросила его, как он нашел больного, и Сережа только покачал головой. -- Я ко всему приготовилась...-- шепнула Настасья Яковлевна, глотая слезы: она так привыкла скрывать свое горе, а туг не выдержала.-- До весны, может-быть, дотянет... -- Бог милостив, Настасья Яковлевна... Может-быть, доктор ошибается. -- Присылайте завтра княжну. Мы все об ней соскучились... Я понимаю, почему она сегодня не приехала с вами. Сережа только молча поцеловал у нея руку. Приезду гостей Окоемов ужасно был рад, особенно, когда на другой день приехала княжна с Таней. Он давно не чувствовал себя так хорошо. И княжна была такая милая,-- замужество ее помолодило, как всех счастливых женщин. Даже в движениях появилась какая-то особенная мягкость. Всего смешнее было то, что княжна находила своего здоровяка-мужа больным и даже хотела везти к какому-то знакомому доктору, чтобы посоветоваться. Окоемов хохотал над ней до слез, так что княжна даже обиделась. -- Вы уже считаете меня совсем глупой, Василий Тимофеич...-- роптала она, не имея сил удержать счастливую улыбку.-- Сергей Ипполитыч, действительно, болен... -- Милая княжна, вы сконфузите только вашего доктора, когда приведете к нему такого здоровяка. -- Нет, я уже заметила, что он нездоров, особенно, если ляжет спать не во-время или не делает моциона... Этим уже шутить нельзя. -- Ты его запугаешь, мать, в конец...-- заметила Марфа Семеновна с авторитетом опытной женщины.-- А оно, пожалуй, и лучше, когда построже. У княжны были свои разсказы про колонию. Сережа передавал только внешния дела, а княжна привезла целый ворох новостей из мира внутренних отношений. Ея планы относительно женитьбы Потемкина рушились окончательно -- он был сильно ненадежен, а вот фельдшер Потапов, пожалуй, женится на хохлушке, если та пойдет. У них разыгрывается сейчас свой маленький роман, и к весне, даст Бог, все кончится к общему благополучию. Здоровые люди увлекались своими здоровыми делами и на время забывали о больном. Окоемов слушал их и чувствовал себя гостем, который вот-вот уйдет. Обидное и тяжелое чувство, но он был даже рад, что хоть на короткое время не стесняет других своим присутствием. Вот и теперь говорят о людях, которые готовятся жить, думают о будущем и счастливы уже этой возможностью. Вообще, большие хитрили с ним, отчасти обманывали себя, и вполне искренней была только одна маленькая Таня. Девочка долго и внимательно смотрела на больного, а потом откровенно спросила: -- Дядя Вася? ты скоро умрешь? Вопрос был сделан открыто, при всех, и все ужасно смутились. Не смутился один Окоемов. Он подозвал девочку к себе, обнял и проговорил отчетливо и спокойно: -- Нет, милочка, я совсем не умру... Я буду всегда с вами. Возьми книгу -- разве человек, который написал ее, умер? Он говорит с тобой, он заставляет тебя плакать и смеяться -- значит, он жив... Я очень много работал и очень много любил, и тоже не умру. Любовь не умирает... Будет только перемена имен: вместо Василия Тимофеича Окоемова будет работать и любить Василий Васильич Окоемов. Он сейчас еще мал и ничего не понимает, а вырастет большой -- и все поймет. Маленькая Таня сделалась как-то особенно близкой Окоемову, и он с удовольствием проводил с ней целые часы в откровенных детских разговорах. У них теперь было много общаго, а главное -- полная искренность. Окоемов внутренно подсчитывал себя и находил, что много совершенно лишней тяжести носил на себе, от которой так хорошо освободиться. Раз княжна засиделась в кабинете у Окоемова,-- ей тяжело было его оставить, хотя назначенный мужу час возвращения и был просрочен. По выражению глаз больного она чувствовала, что он желает, чтобы она оставалась с ним.-- Княжна, мне хочется поговорить с вами...-- начал он, с трудом переменяя положение на подушках.-- Дело в том, что я давно собираюсь поговорить с женой откровенно и никак не могу. Она слишком близка мне... Будет больно и ей и мне. Да... А мне нужно сказать много, очень много. Он с трудом перевел дух и посмотрел на княжну такими любящими глазами. Она умела слушать. -- Да, очень много, княжна... Зачем все вы думаете о моей смерти? Я не умру, я буду жить с вами в тех стремлениях и целях, которыя соединяют людей в одно целое. Вот вы готовитесь быть матерью, а ваш сын или дочь уже будут составлять частицу всех нас, потому что прилепятся к нашему общему делу. Слушая детскую болтовню Тани, я часто думаю о том, как она будет большой девушкой, потом замужней женщиной, матерью и пойдет по нашей дороге... Вот в чем жизнь и смысл жизни, и вот почему отдельный человек не умирает, если он одушевлен общей идеей и служит общей цели. Да и что значит каждый человек в отдельности? Сегодня он есть, а завтра его не стало... Раньше я тосковал, что не увижу своих детей большими и не буду иметь возможности передать им то лучшее,