IX.
Светлое настроение не оставляло Окоемова. Посещавший его доктор мог только удивляться. Так прошел декабрь и январь. У родных и знакомых явилась даже слабая надежда, что больной проживет зиму, а потом его можно будет увезти куда-нибудь на благословенный юг. Чего ни бывает на свете... Даже Настасья Яковлевна начинала верить возможности выздоровления, как и другие, страстно желавшие выздоровления Окоемова. Сережа с женой оставались в Москве, не решаясь ехать на Урал. Им было больно оставить Окоемова в его настоящем положении. Сережа часто оставался ночевать в окоемовском доме и возился с больным, как сиделка. Сколько в нем было терпения и какой-то женской ласковости. Одно его присутствие действовало на больного успокоительно,-- ведь Сережа был такой здоровяк и точно приносил вместе с собой струю здоровья. Потом в нем не было этой женской нервности, которая волновала Окоемова. Старые друзья говорили больше о серьезных делах, и Окоемов высказывал свои последние планы. "Какой он хороший..." -- думал больной каждый раз, когда Сережа уходил от него. Когда Окоемову делалось тяжело, он обыкновенно посылал за Таней и просил девочку почитать Библию. Ему нравилось, как детский голос, чистый, как серебро, отчетливо и ясно читал великия слова, нравилось наблюдать серьезное выражение этого чистаго детскаго личика,-- величайшая книга переливала свою святую любовь, святыя страдания и святыя надежды в эту маленькую детскую головку и наполняла невинное детское сердце святыми предчувствиями. Окоемов чувствовал, как он сам делается тоже маленьким и его больное сердце крепнет и наполняется "мирови миром". Да, нужно сделаться ребенком, чтобы подняться до высоты этой книги книг... И он шел по светлой дороге в неведомую даль, оставляя земныя заботы, желания и надежды. -- Таня, ты понимаешь, что читаешь?-- спросил раз Окоемов, любуясь своей маленькой чтицей. -- Все понимаю, дядя Вася... По целым часам Окоемов лежал с закрытыми глазами, и все ходили на цыпочках, думая, что он спит. Но он не спал,-- вернее сказать, не мог даже сказать, спит он, или нет. Это были грёзы наяву... И в этих грёзах он никогда не был больным, а, напротив, таким цветущим, молодым, сильным. Он еще раз путешествовал, только теперь путешествовал по своей родине. Ведь он чувствовал холод северной зимы, изнывал в песчаных пустынях средней Азии, карабкался на кручи Кавказа, плыл по великой русской реке Волге, и опять работал, счастливый, сильный, любящий. Главное, любящий... Пробуждаясь от своего забытья, он долго не мог очнуться и перейти к грустному настоящему. Ему казалось даже странным, что он болен, что с трудом едва может перейти с дивана на кресло, и что ему даже тяжело думать о чем-нибудь, а тем больше разсказать кому-нибудь свои грёзы. Невидимая рука точно отделяла его от мира живых людей, и он смотрел на себя, как на чужого. Да и пора отдохнуть... Покой -- все. Только утихла бы ноющая, глухая боль в сердце и можно было бы дышать свободно. Довольно мук, довольно... Мартовское утро. В комнату заглядывают с какой-то детской радостью лучи ласковаго весенняго солнышка. С крыш каплет вода, образуя ледяные бордюры из сталактитов. В воздухе несется желание жить... И Окоемов почувствовал облегчение и сообщил это жене. Никто не смел даже радоваться, хотя все страстно мучились желанием верить. -- Мне лучше... да... лучше...-- повторял Окоемов, глядя на жену округлившимися от болезни глазами. -- Только, пожалуйста, не волнуйся...-- уговаривала она.-- Если бы ты теперь выспался хорошенько. -- О, я буду скоро здоров... Мы опять поедем туда, на милый север... Сколько времени потеряно с этой глупой болезнью. -- Да, да... едем, только поправляйся. Все боялись верить и верили. Это была первая ночь, что все заснули спокойно. Марфа Семеновна, не допускавшая мысли, что ея Вася может умереть, за последнее время заметно приободрилась и даже заплакала от радости, что ея Васе наконец лучше. Но Окоемов не заснул. Ему мешало какое-то странное головокружение и шум в ушах. Он терпеливо дождался утра, когда все проснулись, и попросил сейчас же послать за Таней. -- Я соскучился...-- серьезно обяснил он. Настасья Яковлевна удивилась его спокойствию и послала за девочкой. Таня сейчас же приехала. Окоемов попросил посадить себя на диване в подушках, усадил девочку рядом и попросил ее читать. -- А что мы сегодня будем читать?-- спросила девочка. -- Разверни книгу и читай, что раскроется. Таня развернула библию на той странице, где разсказывалась история Самсона. Детский голос зазвенел... Окоемов слушал, закрыв глаза. -- "...и пришел Самсон в стан филистимский..." -- Таня, дай мне свою руку... Девочка сама взяла исхудавшую руку Окоемова и продолжала читать историю Самсона. Когда она кончила, Окоемов был уже мертв.