У него защемила знакомая тоска, точно он сам опять мог превратиться в такого человека. Впрочем, родная Москва ему понравилась, и он теперь мог оценить ее с другой точки зрения. Да, здесь жизнь кишела ключом и шла громадная работа. Исключение представляли только насиженныя дворянския улицы на Арбате и Пречистенке. Здесь доживали свой век старое барство и вырождавшияся дворянския семьи. В маленьком домике на Сивцевом Вражке Окоемову не пришлось заживаться долго. Он только-только успел отдохнуть, как уже нужно было ехать на юг России, потом на Кавказ и в Среднюю Азию. У него были большия полномочия от разных американских фирм, очень интересовавшихся русским сырьем и русскими богатствами вообще. Это невольное путешествие по России для Окоемова было наглядной иллюстрацией того, как мы далеко отстали во всем от наших европейских соседей, а тем больше от Америки. Впереди было так много работы, а русский человек так плохо умеет работать... Получалось фатально-безвыходное положение,-- Окоемов смотрел на все со своей американской точки зрения. Правда, работа уже начиналась, но вся взятая вместе она представляла собой только пробную попытку, а о настоящей работе еще не было даже представления. Страна была слишком богата, и похороненныя в ней сокровища слишком мало эксплоатировались. И в то же время на каждом шагу встречались эти русские ненужные люди, которые для Окоемова сделались каким-то кошмаром. Вернувшись в Москву, Окоемов занялся своим комиссионным делом и быстро вошел в курс московских торговых операций. С одной стороны, он являлся представителем американских фирм, а с другой -- московских для Америки, и в течение двух-трех лет составил себе совершенно исключительное положение. Он являлся на этом рынке уже солидной силой. Его имя пользовалось доверием, а в торговом мире это одно уже составляет капитал. Но все эти успехи не доставляли Окоемову настоящаго удовлетворения, потому что он не мог превратиться в сытаго американскаго янки. Его тянуло в другую сторону, а в голове созревал грандиозный план. Осуществление его ждало только подходящей минуты. И такая минута наступила... Окоемов слишком много слышал о несметных сокровищах Урала -- ведь на всем земном шаре нет другого такого места, которое на сравнительно небольшом пространстве сосредоточивало бы такое неистощимое разнообразие всевозможных богатств. Здесь же являлось одно важное преимущество: всякое предприятие можно было начать с сравнительно ограниченными средствами. Именно здесь, по расчетам Окоемова, с наибольшей производительностью можно было применить тот громадный капитал, который пропадал в форме ненужных людей, не знавших, куда деваться. Задача была громадная, и о ней стоило подумать. Остановился Окоемов на золотопромышленности по одному специальному случаю, о котором скажем дальше. В Москве одного из первых старых знакомых Окоемов встретил Сережу Лапшина, товарища по военной гимназии. Это был совершенно особенный человек, полная противоположность Окоемову. Жил Сережа от одного наследства до другого, а остальное время делал долги. И эта невозможная жизнь проходила на почве самаго широкаго русскаго добродушия, какой-то детской безобидности и наивности. Друзья детства снова подружились, как дополняющия друг друга натуры, и Окоемов начинал скучать, когда очень долго не видел своего легкомысленнаго Сережу. Мысль взять его с собой на промыслы на Урал явилась у Окоемова в момент встречи на Воробьевых горах. Все равно, в Москве Сереже теперь нечего было делать, а там, в промысловой глуши, он явится незаменимым. Для Окоемова была еще одна очень важная сторона в этой дружбе -- Сережа служил живым показателем того, что не следовало делать. Поэтому иногда в минуту нерешимости Окоемов считал долгом посоветоваться именно с Сережей, чтобы поступить как раз наоборот. Как мил был Сережа в такие моменты и какой авторитетностью он проникался. Ведь он знал решительно все на свете и готов был поделиться своей мудростью с каждым... Этот большой ребенок действовал на Окоемова уже одним своим присутствием самым успокаивающим образом. Другой противоположностью Сережи являлась татарская княжна со своей неистощимой добротой, вечной заботой о других и вечными неприятностями за свои хлопоты. Она одолевала всех знакомых своими просьбами о других, а сама перебивалас, как перелетная птица, занимая какую-то жалкую комнатку в одно окно и питаясь по целым неделям одной колбасой. И рядом с этими людьми уживалась Марфа Семеновна, строго соблюдавшая свои кастовыя традиции и не желавшая понять новых людей. Меньше всех, как это ни странно, она понимала сына Василия, котораго страстно любила.