- Не могу знать точно. Но поскольку ваши личные аппартаменты были взяты без стрельбы, с ними должно быть все в порядке.
- У меня есть сведения, что обеих моих дочерей застрелил один из ваших людей, рыжий, с протезированной правой рукой.
"Ведерников?.. Что за бред!" - пронеслось в голове у Лины.
- Кто вам сказал?
- Один из конвоиров.
- Это чушь. У нас не принято воевать с детьми и стрелять в невиновных, как это происходило в Агре. Ваши дети в безопасности.
Он кивнул.
- Спасибо.
- Вы можете помолиться, если исповедуете какую-нибудь религию.
- Нет, благодарю.
- Тогда я приступаю к исполнению приговора.
Он как будто хотел сказать что-то еще, но Лина вскинула винтовку на плечо, мгновенно вычислила идеальную точку и нажала на спусковой крючок. На просторной белоснежной рубашке быстро расцвело кроваво-красное пятно. Осужденный, как подкошенный, упал на колени, засипел, схватился за рану - но не умер. Неловким, размашистым движением сорвав пуговицы, он распахнул рубаху на груди.
С правой стороны, безобразной брошкой проглядывая сквозь тонкую кожу, трепетало его сердце, похожее на отдельное живое существо.
У Лины перехватило дыхание. Ее никто не предупредил об этой особенности физиологии приговоренного! Либо факт не успели установить, либо нарочно умолчали...
- Да стреляй же! - просипел он, подставляя грудь под следующий выстрел.
Ей потребовалось не больше двух секунд, чтобы исправить ошибку.
Когда он, наконец, затих, Лина склонилась над ним и дрожащей рукой закрыла ему глаза.
- Прости меня, - прошептала она. - Я не хотела, чтобы ты страдал.
Пожалуй, у него была своя правда в вопросах генетической инженерии. А может, не только в них?..
А потом началась схватка с подоспевшим сопротивлением, и ей совсем не осталось времени на размышления.
После Агры она получила звание старшего лейтенанта и вошла в состав группы Анатолия Хасаева, героя, подвигами которого она восхищалась столько лет.
А через полгода попала под трибунал.
Лине до сих пор было трудно вспоминать о произошедшем.
Они все в тот вечер здорово перебрали. Тяжелые ночи без сна, стрельба и скользкие от крови лестницы остались позади. От такой ноши никому и никогда не избавиться, но можно напиться в трупняк, чтобы хотя бы на какое-то время перестать о ней думать.
Но Лине не удалось даже это.
И зачем только Ведерников рассказал ей тогда всю правду?
Она помнила, как рассмеялась и зло бросила Мишке в лицо:
- А ты, мать твою, бравый вояка! Настоящий мужик!
- А что мне было делать? Она выскочила на меня с глушилкой! Я ей шоколадку должен был подарить?
- Ты застрелил семилетнего ребенка!
- Подумаешь, одним ублюдком Косаревского меньше стало!
Ведерников одним движением своего протеза вскрыл следующую бутылку и жадно присосался к горлышку.
Кровь бросилась Лине в лицо.
Ее воображение живо нарисовало девочку в белом коротеньком платьице, прижимающую к груди маленький дамский пистолет, именуемый в народе "глушилкой", который взяла у няни или кого-то еще. А потом из-за угла на нее выскакивает Ведерников во всей амуниции, девочка пытается правильно взять оружие - и в тот же миг "глушилка" падает из ее рук, девочка вскрикивает...
Лина ударила Ведерникова ногой в пах, потом, схватив за челку, подняла ему голову и хорошенько приложила коленом в нос.
Их растащили сослуживцы.
- Сам ты ублюдок! Ты убил невинного человека, ты понимаешь? Ты убил ребенка, сука! - орала Лина, не узнавая собственного голоса.
- Зарницкая, ты тронулась что ли?
- Я завтра же напишу на тебя рапорт! Понял?
- Дура, какой рапорт! Мы же с тобой плечом к плечу столько лет!
Она вырвалась, и, подскочив к Ведерникову, ударила его наотмашь по лицу. В ответ он разбил ей губы ботинком, а дальше она уже не помнила, что и как там получилось...
Примерно так Лина и написала в рапорте, прежде чем подписала добровольное погружение в двадцати четырех часовой гипнотический сон для более тонкого изучения обстоятельств дела. Когда она соглашалась на процедуру, то и представить не могла, что ее следователем и прокурором окажется сам Анатолий Хасаев, ее непосредственный начальник.
Ее герой.
В строгом белом кабинете он почему-то выглядел пронзительно неуместно и нелепо.
Сизоватые тени вечерней щетины на аскетично втянутых щеках делали его лицо еще более жестким, чем обычно, но в глазах Лина не видела ни упрека, ни жалости.
В них пряталось что-то другое, что-то теплое, незнакомое.
- Привет, Зарницкая, - сказал он, и Лина почувствовала, как вспыхнули со стыда ее щеки.
- Простите меня, - проговорила она, вытягиваясь в струнку и неловко пряча взгляд.
- Это ты прости меня... Как твой руководитель, именно я анализировал все данные регистраторов. Я без спросу залез тебе под кожу.
- Ничего. Мне приятно понимать, что это видели вы, а не кто-то другой, - солгала Лина.
- Исследовав обстоятельства дела, я пришел к выводу, что случившееся является несчастным случаем и потому решение по делу будет принимать не общественность, а военное правительство. А военное правительство в свою очередь : ты уволена, Зарницкая. Отчислена из рядов действующей армии.
У Лины упало сердце.
Стены ее незыблемого мира пошатнулись и посыпались, как разбитое стекло. Она больше ничего не видела и не слышала.
Все кончилось.
А потом вдруг она увидела прямо перед собой лицо Хасаева.
- Ты меня слышишь?
- Да...
- Тогда слушай внимательно: соглашайся на увольнение, забудь случившееся с Ведерниковым и беги с Земли без оглядки, - тихо сказал он ей. - Скоро здесь будет гражданская война. И когда вся эта толпа сорвется с цепи, ты поймешь, что настоящей бойни ты еще и не видела.