Послание начертано очень красивым каллиграфическим почерком, с использованием кандзи, а не хираганой с элементами катаканы, как я сам бы написал. Настоящий маленький шедевр. Маленький потому, что довольно-таки короткий.
“Макото, поздравляю тебя с днем рождения. Я была очень рада понять, каким уверенным в себе мужчиной ты вырос, когда случайно увидела тебя по телевизору.
Мама.”
Ох, какая злоба во мне закипела в тот момент! Браслет на руке запищал, сообщая о подскочившем в небеса пульсе. Хорошо хоть ненадолго. И выражение лица я контролировал. “Рада понять” она, знаете ли! А Тике-тян от нее даже грошовой открытки не досталось, судя по всему. Или матушка ей на Хоккайдо письма отправляет? Ну да, ей же неоткуда узнать, как все сложилось. Случайная встреча с сестрой – это больше из сценария дорамы событие, чем из реальной жизни.
Какое эта женщина вообще имеет право за меня радоваться? Кто ей дал разрешение по имени ко мне обращаться? Она пятнадцать лет назад посещала наши края и не нашла нескольких минут, чтобы со мной поздороваться! А сейчас, увидев, что я чего-то в жизни добился, начинает мне писать. Наверное, через какое-то время денег просить начнет. Хотя, по-хорошему, должна просить прощения. Что, не считает себя ни в чем виноватой? И о чем с ней в таком случае разговаривать?
Захотелось отправить почтовую карточку в огонь. Достать зажигалку и спалить прямо тут, на месте. И как удержался? Наверное, присутствие Мияби помогло. И Тики. Сестра не должна знать, что эта женщина мне пишет. Что про меня вспоминает, а про нее – нет.
– Спасибо, пап, – поблагодарил я отца, стараясь быть невозмутимым. Наверное, не смог. Ну или писк проклятого браслета меня выдал, так как Мияби взяла меня за руку, оказывая поддержку.
– Макото, как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросила девушка. – У тебя жар. Очень сильный.
– Немедленно в постель, сын, – среагировал папа, он бесцеремонно дотронулся до моего лба, как имеют право одни лишь родители, и подтвердил диагноз Цуцуи. – Температура под сорок. Я позвоню доктору Китагаве!
– Ничего страшного, я нормально себя чувствую, не надо доктора. И разве она еще не на пенсии? Ей же лет сто!
– По возрасту давно на пенсии, но все еще работает. И доверяю я Китагаве-сан намного больше, чем современным бездарям. Не спорь, сын. Немедленно в постель.
Пришлось подчиниться. Не потому, что плохо себя почувствовал, а больше от того, что папу волновать нельзя. У него сердце. Да и Мияби также как-то чересчур забеспокоилась. Вдобавок я влажное полотенце на голову получил.
– Братик, в торте честно-честно никакой отравы не было. Я ведь и сама его пробовала, – подошла к моей постели Тика. Ну, к папиной постели, которую мне пришлось занять. Где бы еще меня могли разместить?
– Как будто бы я не заметил отраву, – как-то машинально пробормотал я и понял, что заметил бы. Хидео-сан показал себя в том числе и как отравитель. – Но готовить тебе придется научиться, Тика-тян. Иначе будущего мужа тебе не удержать.
– Вот еще! – вздернула носик девочка. – Я буду настолько хороша, что это мужу меня удерживать придется. Тебе правда не плохо, братик Макото? – прохладная детская ладошка дотронулась до моего лба и как будто забрала несколько градусов температуры себе.
– Все будет хорошо.
– Мы с Хиро-саном поехали за врачом! – заглянула ко мне Мияби и тут же пояснила, почему вдвоем. – Он же выпил немного сакэ, пустить его за руль пьяным я не могу!
Не думаю, что одна чашечка сакэ серьезно повлияла на возможность отца водить. И не думаю, что врач вообще мне нужен. Но попробуй их, таких упрямых, переубедить. Люблю их.
Сестра взялась со мной посидеть. Как будто бы я маленький ребенок и нуждаюсь в контроле. Но любая забота приятна. Нужно стойко ее принимать.
– А что за доктор Китагава, братик? – сидеть молча у постели больного и ничего не делать – не для Нииды Тики. Ей нужно всё знать. Воистину будущая обладательница пулитцеровской премии.
– Китагава Хозуки, наша медсестра из деревенской клиники. Когда я был маленьким и только поступал в начальную школу, она уже тогда была очень старой. Не уверен, видел ли ее хоть кто-то молодой. Я ее почему-то всегда побаивался, хотя ничего плохого Китагава-сан мне никогда не делала, да и встречался я с ней очень редко, только когда прививки она мне ставила.
– Может, потому и боялся? Ну, из-за уколов.
– Нет, не потому. Вот просто неуютно мне с ней в одной комнате. И пахнет она так странно.
– Много какие старики воняют. Это они от возраста, а не потому, что они плохие люди.
– Нет, наоборот, в хорошем смысле странный запах. Как будто цветочная поляна. Мне казалось, что все папины пчелы на нее сейчас слетятся.
– И че тогда жаловаться? Вот ты, братик, трусишка был. Добрую старушку с цветочным дезодорантом испугался.
– Сама поймешь, как она придет, – пообещал я.
Описывая доктора Китагаву, я ничуть не шутил – жутковатая она. Очень высокая, как будто в молодости играла за баскетбольную команду. Если во времена ее юности в Японию уже успел прийти баскетбол. Длинные седые волосы редко когда убраны в прическу или косу. Заметно ассиметричные черты лица, как будто состоящего из одних только морщин, среди которых как-то получилось впихнуть глаза, нос и рот, в котором абсолютно все зубы на месте, хоть и пожелтели. Финальный штрих – клюка, которая у врача всегда при себе, несмотря на то, что старуха никогда не хромает. Ни дать, ни взять – ведьма.
Минут через двадцать я услышал, как вернулся папин пикап, на котором выехали за старушкой, которая хоть и всего лишь медсестра, но иначе, чем “доктор”, в народе не именуется. Уважают Китагаву-сан. Много народа она за свою долгую жизнь вылечила. Врачи приходили и уходили, а она так и оставалась на своем посту.
Стоило хлопнуть входной двери, меня накрыл тот самый странноватый дурманящий цветочный запах. И Тика-тян также носом зашмыгала, как будто бы у нее аллергия.
– И кто тут у нас такой весь больной? – услышал я хриплый голос старухи, который меня до глубины костей пронял. Повернул голову. Она и есть. Такая высокая, что вынуждена пригибаться, чтобы пройти в стандартную японскую дверь и при этом не сутулиться. Загорелая до состояния древесной коры кожа. Немного потертое домашнее кимоно, обтрепавшееся внизу, в районе лодыжек. Видимо, не стала наш деревенский медик тратить время, чтобы переодеться.
– А, этот? С ним в порядке все, его атомной бонбой не проймешь. Глянь, какой пухленький, – смех у медицинской сестры показался мне еще более неприятным, чем ее голос. И в бок меня скрюченным пальцем бабка ткнула как-то уж очень больно, в самую печень.
– Но у него же жар, Китагава-сама, – возразил откуда-то позади старухи мой отец.
– Так дали бы ему боярышник, корень кудзю или отвар ханасеки. Чего панику-то развели? Ему положен жар, такой он есть, – недовольно высказалась медик и вдруг цапнула за предплечье Тику, да так крепко схватила, что сестренка вскрикнула.
– А это у нас тут кто, а, Хиро? Дочка твоя, стало быть. Вся в мать, так скажу.
– Вы что, знаете, кто моя мама? – удивилась Тика, потирая руку, когда была отпущена. На коже у нее остался отпечаток ладони. Они с папой про то, что мы с сестрой полнокровные родичи, вроде бы особенно никому не рассказывали. Разве что Ямаде-сану отец наверняка выложил. Слишком они с пожилым полицейским большие друзья.
– Ты, девочка, за дуру старую меня не держи. Я её как тебя видала. И тебя теперь вижу. Сразу мне ясно, где чья кровь. Всё, Хиро, зови ту молодуху и везите меня обратно. Еще к полуночи температура у пухляша твоего пропадет. Ох и ладная же девка, так скажу. Ты, парень, за нее крепче держись, прими мой совет уж.