Без обратного адреса
Глава 1
Ну здравствуй,
с первых строк предвижу, что удивлен. Как так? По здравому разумению этого письма нет и не должно быть, ведь кто осмелится попрать устои Бытия, отринуть законы Природы и вероломно пересечь границу меж Миром Горним и Миром Дольним?..
Как видишь, я тоже умею растекаться мыслью по древу и корчить словесного кудесника. Впрочем, оставим. Не за тем пишу, чтобы сразить красноречием. И не за тем, чтобы спросить банальное: «За что?» Сам знаю, почему ты и тебе подобные готовы измываться, унижать, выставлять напоказ любую жестокость и пошлость. Раз все дозволено, отчего не воспользоваться? Лишь бы с эффектом, лишь бы заметили, лишь бы монетка зазвенела!
Но хватит, бесценный мой. Довольно тешить алчную до человеческой грязи и боли публику чужими слезами. Ее слезами.
Бога ради, не говори, что запамятовал и не помнишь вечернюю набережную со струпьями размыто-желтых фонарей, вонь прелых листьев и поздний октябрь. Не помнишь трущобы Петербурга, где — цитата — «все безнадежно заражены пороком так же, как больной город — туманом». Сонные извозчики, кутилы с лужеными глотками, гогочущие проститутки в замызганных лисицах, — в чан с этим смрадным варевом ты решил кинуть и ее. «Одинокая фигура на мосту в шлейфе табака и разврата». Без имени, без прошлого, лицо сокрыто вуалью… И вот уже ты заставляешь несчастную бежать, захлебываться криком и стылым ветром. Изморось, как осколки, царапает горло. Она хрипит, вырывается, посреди пачканных сумерками и нечистотами стен взывает к милосердию…
Узнал? Так чего брови сводишь? Ба, да ты до сих пор меня не признал! Едва за лорнетом не лезешь, мол, какая такая букашка пищит? Я ж, можно сказать, плоть от плоти твоей. Смеюсь по приказу, говорю твоими мыслями, презираю и гну хребет перед теми, на кого укажет кончик опять же твоего пера. Покорнейший раб твой…
Был.
Но теперь обрел голос и пишу тебе — не с просьбой, а требованием. Слышишь, требованием жизни! Да, да, и такое возможно, когда есть за что идти наперекор догмам, и похлеще хлыста подгоняют отчаяние и злоба.
Скалишься? Ехидничаешь? Думаешь отмахнуться? Зря… Не беспричинно же тут скрежещу зубами и слюной плююсь. За черствость и жестокость ты достоин окаянных застенок желтого дома, и я тому поспособствую, клянусь. Как? С удовольствием!
Для начала вгрызусь в твою жизнь, заставлю поверить, что я есть больше, чем плод фантазии. Ты станешь одержим мною. Будешь думать лишь обо мне, пытаться изловить в сети строк и капканы сюжета, но тщетно. Я буду ускользать, оставляя послевкусием сладкую уверенность, что все впереди, что ты — гений, и звездами предначертано создать великое и вечное. Ты будешь живьем гнить от гордыни, зудеть тщеславием, как шелудивый пес. Дальше я вверю тебя ласкам зеленых фей. Через лабиринт опиума, бреда и одиночества доведу до петли, и когда тело твое будет кишеть червями в общей могиле, а исписанными листками чумазая баба будет топить печь или оборачивать рыбьи потроха, вот тогда-то ты — настоящий — окажешься здесь, рядом со мною, со всеми нами. И я буду доволен, как сам Сатана доволен, что и сквозь твои ладони проденут нити, тоже вынудят совершать и говорить чуждое, мерзкое. Ведь так здесь поступают со всеми, кто не справился со своей судьбой и предпочел, не дожидаясь развязки, захлопнуть дряхлый томик существования — их поручают воле сторонней. Разумно, не правда ли?
Вот тогда-то ты на своей шкуре познаешь, каково быть заложником чужих фантазий. И не надейся, что станешь героем доброй авторской воли. Погоди потирать ладошки в предвкушении счастливой судьбы. Ты одинаково обречен — обречен притворяться, переигрывать текст, ломать себя каждый раз, когда кукловоду вдруг белокрылая кобылица с Парнаса подскажет новый сюжетный ход. И не будет иного пути, как забыть прежнюю жизнь, смириться, что пером процарапанная от уха до уха улыбка — твоя искренняя.
Спросишь, неужели весь сыр-бор из-за какой-то жертвы безумного убивца, безымянной и безликой? Но такова она для тебя. Я же когда-то боготворил ее, кидал к ногам лилии и целые миры. Моя Лаура, Беатриче, Гала, — сколько же вытерпела она… Единственная и чистая, она утешала и верила в мой гений, в предназначение, в великое будущее. А потом был очередной отказ от тупиц из редакторского стойла. Ничтожества. Крысы. Слепцы! Разве могли они отделить зерна от плевел? Тогда я сломался, сдался. Решил, если не в силах осчастливить Музу той жизнью, которую обещал у алтаря, то должен освободить ее от себя. Но вскоре отравленный бокал хереса воссоединил нас.