— Вы должны понять наши чувства, товарищи, ведь мы вместе с 99-й дрались за Перемышль. Да и мы сможем кое о чем рассказать.
Этот рассказ «кое о чем» батальонного комиссара Уткина продолжался после ужина до глубокой ночи, и каждый из нас в своем блокноте исписал немало страниц. Когда же Уткин упомянул о Наталье Приблудной, назвав ее самым лучшим снайпером отряда, Первомайский спросил:
— А можно ее повидать?
— К сожалению, она на несколько дней выехала в Киев. — Уткин усмехнулся. — Сегодня произошел такой казус... Заходит Наталья в финчасть и говорит: «Я Приблудная. Хочу получить деньги». А начальник финчасти у нас человек суровый, никогда даже не улыбнется. Глянул он на нее искоса: «Приблудных теперь много, а денежки счет любят. На всех не настачишься». А Наталья ему: «Да у меня такая фамилия». Раскрыл начфин ведомость и впервые за всю войну расхохотался.
Начальник штаба отряда капитан Агейчик подробно рассказал о том, как во время боя старший лейтенант Поливода сумел эвакуировать все ценности Перемышльского отделения госбанка. Мы узнали, что сводный батальон Поливоды насчитывал всего двести пятнадцать человек и был вооружен помимо винтовок четырьмя станковыми и шестью ручными пулеметами. А перед ним дрогнул и побежал целый немецкий полк. Прав Суворов: воюют не числом, а уменьем.
С рассветом в путь. Полевая дорога. Хлеба и хлеба... Вскорости засинели киевские кручи... Слышится гул артиллерийской канонады — тяжелый, слитный, нарастающий... В редакции нас ждут не дождутся. Прямо с машины входим в кабинет редактора, докладываем о выполнении задания.
— Теперь за работу, друзья! Полковой комиссар Мышанский устанавливает жесткий срок сдачи материалов. К вечеру наша бригада должна сделать газетный разворот.
На следующий день статьи и очерки о 99-й дивизии, опубликованные в газетах «Красная Армия» и «Комуніст», передает и широко комментирует фронтовое радиовещание. Открывая очередную летучку, Мышанский сказал:
— Начальник политуправления фронта высоко оценивает работу выездной бригады писателей и корреспондентов, которую возглавлял Иван Леонтьевич Ле, и объявляет всем участникам поездки благодарность.
5
Я люблю редакционные летучки: сколько страсти, огня вызывают они, когда «испытанные остряки» — очередные обозреватели — стряхивают со страниц, пахнущих свежей типографской краской, так называемую газетную пыль. Летучки хороши не только тем, что скрещиваются сабли и летят стрелы даже в признанных газетных метров, на них как-то сразу видно, «что такое хорошо, что такое плохо». Но дело не только в этом. Да, острые сабли беспощадно наносят удары по тяп-ляпам, по таким заголовкам, как «Бой самолета с танком», по фразам: «часть мужа выехала на фронт». В пылу схватки они еще высекают искры и настоящего вдохновения, новизны, прозорливости, и нередко корреспонденты прямо с летучки едут в дивизии выполнять срочные задания. Все подчинено одной цели: укрепить веру нашей армии в победоносный исход войны, поддержать на передовых позициях боевой дух в войсках, показать, что даже в самой тяжелой обстановке все решает быстрота, смекалка и стойкость.
Как правило, перед летучкой, пока не появится редактор, корреспонденты обмениваются информацией. Ночью с передовой приехал Иван Поляков, а ранним утром Шамша с Нидзе. Даже скупые, отрывистые фразы позволяют судить о положении под Киевом. На севере спокойно, на западе орудийная перестрелка, а вот на юге противник ворвался в укрепленный район. Наши войска оставили Мышеловку и Пирогово. С высот Голосеевского леса немцы просматривают южную окраину Киева. Они прорвали там вторую полосу укреплений и подошли к третьей, а это уже окраина города. Михаил Нидзе с опушки Голосеевского леса привез тревогу: «Все пленные твердят: Гитлер приказал седьмого августа взять Киев и провести на Крещатике парад войск». В редакции снова заговорили об уличных боях, в которых, возможно, придется принимать участие и сотрудникам фронтовой газеты.
Редактор находится в политуправлении, и очередную летучку проводит Виктор Николаевич Синагов. После ее окончания просит меня задержаться.
— Гм... гм... — откашливается заместитель редактора. Выпив стакан чаю, медленно прохаживается. — Гм... гм... Из Иванково на южную окраину Киева перебрасывается пятая воздушно-десантная бригада. Состоит она из опытных парашютистов, хорошо обученных бойцов. Командир бригады полковник Александр Ильич Родимцев воевал в Испании, он Герой Советского Союза. Недавно окончил академию имени Фрунзе. Не правда ли, это интересно?
— Так какое будет задание?
Синагов карандашиком обводит на карте зеленый пятачок Голосеевского леса. Местность холмистая и овражистая. Она окаймлена коричневыми жилками шоссейных дорог.
— Воздушно-десантная бригада совместно с другими частями будет очищать от противника Голосеевский лес. Сделайте статью, нет, даже целую подборку об опыте боя в лесистой местности.
— Значит, бригада находится на южной окраине Киева?
— Вы сейчас спускайтесь по улице Ленина на Крещатик. Там полковник Родимцев встречает свои батальоны.
На Крещатике, вблизи универмага, стояла группа военных. Молодой светловолосый полковник с Золотой Звездой на груди отдавал офицерам связи распоряжения. Потом он вопросительно взглянул на меня. Проверив удостоверение и командировку, слегка улыбнулся:
— Это хорошо, что к нам в бригаду пожаловал корреспондент фронтовой газеты, да еще писатель. В Испании я был знаком с Эрнестом Хэмингуэем.
Мне стало не по себе. Сколько раз просил уже Урия Павловича Крикуна не вписывать в командировочное удостоверение слово писатель. Но тот стоит на своем:
— Нет, нет, так авторитетней. К тому же вы действительно являетесь членом Союза писателей. Пока я ответственный секретарь редакции, извольте подчиняться.
Поджидая появление батальонов, Родимцев принялся расспрашивать меня о писателях, работающих в редакции. Выяснилось, что он хорошо знает Сергея Ивановича Вашенцева. Знаком с Твардовским и Безыменским. Узнав о моем редакционном задании, заметил:
— Видите ли, бригада еще по-настоящему пороху не нюхала... Боевого опыта у десантников нет. Как сложится лесной бой, предугадать трудно. — Улыбнулся, глянул в упор: — Будет удача, будет и газетная полоса.
Вдали на Крещатике показались войска, наш разговор прервался. Половина бригады была переброшена из Иванкова в Киев на машинах, а вторая — совершила пеший переход. Бойцы в синих комбинезонах прошли немалый путь, но как только вступили на главную улицу Киева, батальоны подтянулись, ряды стали стройными. На войсках лежал отпечаток суровой сплоченности.
В этот момент ко мне подошел Михаил Нидзе и сказал, что к десантной бригаде прикомандирован он, а я должен возвратиться в редакцию.
— Произошла маленькая накладка. Гм... гм... — Как всегда откашливаясь, заметил Синагов. — Завтра поедете в командировку. Пока участок фронта уточняется, готовьтесь.
Твардовского тоже посылают в командировку. Он предлагает мне сходить с ним в писчебумажный магазин купить блокноты.
Твардовский был не в духе: утром развернул свежий помер газеты и нашел в своих стихах исправленную без его ведома строчку. Повстречав в коридоре Крикуна, Александр Трифонович, с трудом сдерживая гнев, сказал:
— К чужим словам надо относиться с уважением.
— Приношу вам, дорогой, извинение, сам не знаю, как это случилось. — Крикун прошмыгнул в свой кабинет.
Ответственный секретарь принес извинение, но Твардовскому от этого не стало легче. Он бережно относился к каждому слову, и неудачно исправленная строчка сидела в его сердце занозой.
В помещении не так чувствовалась жара, как на улице. Стоял душный августовский день. Твардовский шел как обычно своим твердым, размашистым шагом. Мы перешли через площадь, стали спускаться по улице Ленина вниз. Твардовский остановился, окинул взглядом вывески: