Найденное на помойках бомжи сдавали. Стеклянные бутылки – по сому. Железо – по одному сому семьдесят тыйынов за килограмм. Удачей считалось найти что-нибудь алюминиевое или медное. В день каждый зарабатывал сомов сорок. Деньги в основном пропивали. Все необходимое для жизни – пищу, одежду, обувь, кухонную утварь – тоже находили в мусоре.
Через час тем же путем бодро зашагал старик. К нему присоединилась белобрысая девочка с серо-зелеными злыми глазами. Немытое лицо ее было в синяках. Она была в замусоленном сиреневом свитере, короткой красной юбке поверх протертых на коленях до дыр, словно по последней моде, джинсах и больших не по размеру, рваных кедах.
Старик, не замедляя шаг, бегло ее оглядел.
– Твой-то где до утра шастал?
– А я знаю? – огрызнулась девочка.– Он мне не докладывает.– Она длинно и витиевато выругалась.– Классно до Руслана было. Мы с Толиком реально не расставались. А сейчас я его почти не вижу.
– Радуйся: синяков меньше будет.
– Кореша крутые у них теперь.
– Смотри, как бы твой Толян опять не сел.
Светка зашмыгала носом.
– Хотел же он на нормальную работу устроиться, как освободился. Не взяли. Таких не берут, кто с зоны.
Они перешли линию и направились к одному из оживленных подземных переходов. Там они просили милостыню. Старик не походил на других нищих. Он смотрел каждому прохожему прямо в глаза испытующим, строгим, чуть насмешливым взглядом, как бы спрашивая: «Ну а ты что за человек? Пожадничаешь или нет»? И собирал денег не меньше Светки.
4
Проснувшись, Наташа несколько секунд глядела на закопченный бетонный потолок, не понимая, где находится. Потом все вспомнила. И едва не застонала.
Она постеснялась сказать бомжам, что не она ушла из дома, а ее выгнали. Три дня назад ее пригласили на день рождения однокурсника. Она согласилась пойти из деликатности, очень уж ее уговаривали. В группе она была белой вороной: не ругалась, не курила, не пила, возвращалась домой не позже девяти. Чтобы никого не обидеть, выпила рюмку, другую. Ее напоили. Особенно постарались подруги. Им давно хотелось, чтобы она стала такой же как они, ее непохожесть раздражала… Проснулась Наташа на диване. На этом же диване сидели три однокурсника, смотрели телевизор. В следующую секунду она с ужасом поняла, что лежит совершенно нагая. Она соскользнула с дивана, кое-как нашла одежду. Они не обращали на нее внимания. Один только весело осведомился о ее самочувствии. Наташа оделась и выскочила из квартиры… А дома ее ждал новый удар. «Где ты шлялась всю ночь? – сурово спросила мачеха. Наташа всегда чувствовала, что мачеха ее не любит, но лишь после смерти отца год назад поняла, до какой степени.– Да от тебя водкой разит! Уходи! Туда, откуда пришла!» Идти ей было некуда. В институте она теперь не появилась бы ни за что на свете. Весь день она то сидела на скамейке, то бродила по улицам. Ночь провела в парке, в кустах. На следующий день она только сидела. Вечером пошла к железной дороге, чтобы броситься под поезд, однако молодая жажда жизни ее удержала.
Наташа стала выбираться из-под наброшенного на нее грязного тряпья.
– Давай знакомиться, красавица,– раздался вдруг мужественный голос.– Руслан.
Перед ней стоял высокий, широкоплечий парень. Смотрел он смело и дерзко.
– Наташа.
– Пойдем к нам, Наташа. Мы как белые люди живем. Принцессой у нас будешь!
– Нет, спасибо.
– Идем!
Его горящий пристальный взгляд гипнотизировал. Он взял ее за руку, и она пошла за ним.
5
Вечером бомжи пили водку, закусывая дорогой колбасой. Канай нашел сегодня в контейнере нетронутую колбасу. Лишь кожура кое-где была зеленоватой.
– Колбаса как колбаса. Зажрались люди,– с осуждением сказала Ырыс.
– Ушла, значит, Наташка. Не понравилось ей у нас,– усмехнулся Митрич.
– Она сейчас с Русланом,– прошамкала Валька.
– Вот шустряк,– хмыкнул старик.
– Пир там у них,– продолжала она.– На ящик тряпку чистую постелили. На ней – коньяк, шоколад. Я говорю, детишек шоколадом угостите. Так Толян мне по шее надавал.– Она вяло ругнулась.– За что меня бить? Я за всю жизнь никому ничего плохого не сделала.
Доцент вздохнул.
– Детишки эти твои небось уже клея нанюхались,– буркнул Митрич.
– Без шоколада тащатся,– со смехом добавил Канай. Из-под дальней плиты раздался хохот, и он стал серьезным.– Будет и Наташка, как Перизат, иномарки ловить.
– А что Перизат? – не понял Егорыч.
– Да я же рассказывал. Летом как-то выходим мы с Ырыс на Правду, где мост…
– Где проститутки собираются,– пояснила Ырыс.
– Смотрю, девка у дороги стоит. Модная такая. Стоит, юбку подтыкает…
– У талии в складки собирает, укорачивает. Завлекает! – снова прокомментировала Ырыс.– Так укоротила – дальше некуда.
– Я гляжу: вроде знакомая. Смотрю: Перизат!
– Ну? – изумился Егорыч.– Застыдилась?
– Нет! Улыбается! Да мы с ней и не поговорили: иномарка остановилась, поторговались и увезли.
– А ты уж готов был с ней полдня болтать! – проворчала Ырыс. Канай добродушно улыбнулся.
Егорыч покачал головой:
– А ведь такая скромная была. Заговоришь с ней – засмущается, ресницы свои длиннющие опустит.
Мимо них прошел худой оборванный мальчишка. Он подбирал полиэтиленовые пакеты. Они служили для вдыхания клея. Второй, веснушчатый, с рыжими вихрами, держался в стороне.
– Что не здороваешься, сосед? – весело спросил Канай.
Доцент пьяно заулыбался. Валька протянула ребенку яблоко.
– Бекболотик, держи.
Беспризорник приблизился. Смотрел настороженно, подозрительно. Схватил яблоко, покосился на собаку.
– А она от вас не убежит?
– Зачем ей убегать,– сказал Егорыч.– Мы ее подкармливаем.
– Мы пьем, а она закусывает,– попробовал пошутить Канай.
Бекболот не улыбнулся. Раздался свист. Он встрепенулся.
– Алик зовет.
Показался третий подросток. Он был такой же тощий и грязный, как его товарищи, но в отличие от них плечи держал прямо, а голову – высоко. Его небольшие темные глаза глядели пытливо, цепко и как будто насмешливо. Он стоял и ждал. Бекболот поспешил к нему. Все трое исчезли.
– Переходный возраст… – забормотал Доцент.– Их сейчас направлять надо… Наставлять… Эх!
– Сердце болит на них глядя,– вздохнула и Валька.– Как власти допускают?
В ней давно притупились все чувства, все кроме одного – сострадания. Она выглядела старухой, особенно из-за беззубого рта – зубы ей давно выбили, – однако ей не было и сорока. Росла она когда-то милой девочкой, доброй, веселой, общительной. Родители, хорошие, трудолюбивые, но малообразованные и недалекие люди, не думали о ее воспитании, считали, что на это есть школа. Вальку воспитал двор. Она рано научилась пить. Ее отзывчивое сердце не могло устоять ни перед одним мужчиной. В семнадцать лет она родила. Валька не видела в такой жизни ничего предосудительного: она ведь никому не причиняла зла. Когда ее дочке шел седьмой год, в течение месяца умерли Валькины родители. От горя, а может быть и от ощущения неограниченной свободы, Валька загуляла. Каждый вечер приводила домой мужчин. Те скандалили, избивали ее. Случалось, что во время Валькиных запоев соседи подкармливали ребенка. Они и стали сигнализировать. Явились какие-то строгие женщины. Вальку лишили родительских прав. Дочку отдали в обеспеченную, порядочную бездетную семью. Все учли чиновницы, обо всем позаботились, лишь одно упустили из виду: что мать и дочь любят друг друга. Девочка – ей уже исполнилось десять – не хотела жить с чужими людьми. Она убегала к Вальке до тех пор, пока приемные родители не переехали с ней в Германию. Валька спилась окончательно. Пропила все: вещи, квартиру. Однажды утром она проснулась в грязном арыке, без денег, без документов, даже без обуви. Проснулась бездомной.