Мест для новых открытий становилось всё меньше. Лес исчезал практически на глазах, и вокруг с пугающей скоростью появлялись новые дома. Это меня сильно расстраивало, но потом я решил, что «слишком много повидал в жизни», чтобы думать о подобных вещах, и с ещё большим рвением взялся за «работу». В тот год я написал целую серию длинных историй-мелодрам с названиями вроде «Это всего лишь пустыни» и «Крик в тумане». Одну из этих историй я отнёс в школу и оставил на столе миссис Вудсон. Судя по всему, рассказ ей понравился, потому что она спросила, написал ли я что-нибудь ещё. Когда я ответил, что написал, она предложила, чтобы я частями зачитывал рассказы перед классом во время учебного дня. Когда спустя две или три недели выяснилось, что запасы моего литературного материала не иссякают (когда я прочитал всё, что у меня было, каждый вечер лихорадочно писал новые рассказы), учительница сказала, что чтения будут проходить сразу после окончания занятий в три часа дня, и посещение не является обязательным. Меня должно было бы удивить (хотя тогда я об этом совершенно не задумался) то, что за исключением двух или трёх раз на чтениях класс присутствовал в полном составе.
Литературные чтения могли бы продолжаться бесконечно, если бы я не вызвал гнев миссис Вудсон тем, что, как ей сообщили, позволил себе грубое высказывание в адрес одной из одноклассниц. В тот день вместо чтений устроили длинный допрос. В начале присутствовали все ученики, потом девочек отпустили и остались одни мальчики, а под конец только я с учительницей, сцепившиеся в совершенно бессмысленном поединке. Я понимал, что она возмущалась моим поведением скорее для вида. Просто пыталась дознаться, сколько мне известно о половой жизни и откуда я это почерпнул (скорее всего, о сексе я знал меньше любого одноклассника, так как в то время ещё жил в иллюзии, что анатомически мужчины и женщины не отличаются — что это не так, я узнал только на уроках биологии в старших классах). Я очень убедительно делал вид, что знаю гораздо больше, чем знал на самом деле, поэтому бедная педагогиня не могла угомониться. Время было уже после пяти, а она никак не унималась.
«Я никак не могу понять, почему ты пристал к самой красивой, опрятной и умной девочке во всём классе? Ты можешь мне это объяснить?»
Что тут было думать: именно потому, что она такой и являлась. Но я не мог этого сказать, даже если бы и смог это сформулировать, и покачал головой. Я не знал, почему.
«Как ты думаешь, что скажет твоя мама, если обо всём этом узнает?»
«Ей бы это не очень понравилось, — признался я. — Но не думаю, что она была бы так сильно недовольна, как вы».
Я высказал это предположение, вспомнив реакцию матери, когда сказал ей, что миссис Вудсон считает членов унитарианской церкви и не христианами и не иудеями, а чем-то средним. («Не забывай, что она — невежественная и ограниченная женщина», — сказала тогда мать.)
«Я не понимаю, из-за чего вы так расстроились, — сказал я миссис Вудсон. — А что вы ожидали?»
Она побелела от злости, встала и после короткой паузы сказала: «Я ожидала чего-то лучшего. Ты можешь идти».
Когда я вернулся домой, было уже темно. Матери не было, но тогда у нас гостила бабушка, которая волновалась, что я опоздал. Я рассказал ей, что со мной произошло.
«Так что же ты сказал по поводу той девочки?» — поинтересовалась бабушка.
«Я сказал, что у неё между ног усы растут».
Бабушка разинула рот.
«Пол, ну ты даёшь!»
«А что? Неужели это настолько ужасно?»
«Ну, это точно не очень хорошо, разве ты не согласен?»
«Но и не так уж плохо».
После этого мы к этой теме больше не возвращались. Но литературные чтения прекратились. Приблизительно тогда же мать начала всё чаще бывать вне дома. Она вступила в ряд клубов, в том числе в Дельфийское общество, и подписалась на издание Театральной гильдии. Я слышал об Эсхиле и «Братьях Карамазовых». В то время у нас работали экономка из Вермонта и чернокожая девушка по имени Ида, поэтому меня кормили вне зависимости от того, была мать дома или нет.
В соседнем доме к западу от нашего жил доктор Линвилл, который был президентом Союза американских учителей и открытым социалистом. У него умерла жена, и за его четырьмя детьми присматривала домработница-полька, у которой было два собственных маленьких ребёнка. «Не хотела бы я оказаться на её месте! Вообще удивительно, как она с ума не сошла, — сказала мать. — Думаю, что дети уже стали совершенно неуправляемыми. Их никто ничему не учил. Они ни на что не реагируют. Им всё по барабану».