Тогда же начал выходить журнал New Yorker. Каждую неделю по пути к ортодонту я покупал свежий номер. В начале на центральных разворотах печатали карикатуры и комиксы Глуяса Уильямса, Ралфа Бартона, Реи Ирвин и Питера Арно, но потом быстро перестали это делать, и журнал стал более изящным и эстетским, то есть таким, как сейчас. Весной 1927 г. в рубрике «Письмо из Парижа» написали о том, что в этом городе появился новый международный журнал Transition. Я нашёл это издание в одном из небольших книжных на Шестой авеню. Ни один другой журнал не произвёл такого впечатления, как этот. Журнал жёстко критиковал сюрреализм, о существовании которого я даже и не подозревал. Мне понравился сжатый формат текста, приглушённые цвета на обложках из мягкой бумаги, а также то, что каждую страницу надо было разрезать специальным ножом. Когда раз в месяц я приобретал журнал, было чувство, что я в Париже, потому что впечатление от города, которое у меня складывалось после прочтения журнала, полностью совпадало с моим собственным представлением, каким Париж должен быть. Жители его для меня были персонами изысканными и утончёнными, чувствующими, что они в западне, циничными, но фанатично преданными своим идеям и идеалам. Париж казался мне центром мира, и глядя на восток, я ощущал призывное сиянье огней «града сего», словно мусульманин, обращенный в сторону Мекки, и знал, что в один прекрасный день, если повезёт, окажусь там и увижу эти святые места.
Меня выбрали президентом школьного литературного общества, собрания которого происходили вечером каждую пятницу. Я также получил пост поэтического редактора школьного журнала, и в определённые часы дня получил возможность пользоваться небольшим помещением. Сидя за пишущей машинкой, я практиковал изобретение поэзии «без влияния сознания». В конце концов, я мог напечатать целую страницу текста, понятия не имея, что в нём написано. Эти творения я отправил по адресу (Transition, 40, rue Fabert, Paris), внутренне надеясь, что ничто в сопроводительном письме не выдаст того постыдного факта, что я — школьник. За сам материал я совершенно не переживал, так как он родился без моего участия. Больше всего меня волновало, чтобы никто не догадался, что автору всего шестнадцать лет.
Иногда я обедал с Анни Кэрролл Мур. Когда я приходил в её офис в библиотеке, она по-прежнему дарила мне книгу. Именно от неё я впервые услышал о Виргинском университете. Она настолько заразила меня своим энтузиазмом по поводу сего образовательного заведения, что я написал в Шарлотсвилль с просьбой предоставить мне дополнительную информацию. Все в семье согласились с тем, что я пойду учиться в этот колледж. Я заканчивал школу в январе, а занятия в колледже начинались в сентябре, поэтому неясным оставалось, чем я буду заниматься промежуточные месяцы. Возможность того, что я буду бездельничать, даже не обсуждалась.
Я нарисовал несколько картин и отвёз их в дом сестёр Хогленд в Бруклине, где двое или трое присутствовавших, желая меня поддержать, предложили их купить. Я был не только рад неожиданным деньгам, но и тому, что это дало мне дополнительный аргумент в борьбе за то, чтобы получить разрешение на поступление в художественную школу после окончания средней.
«Хочешь стать хорошо образованным человеком без профессии?» — с отвращением спросил папа.
«Это всего лишь на четыре месяца», — ответил я.
Я подозреваю, что он опасался, что я слишком сильно увлекусь живописью и не захочу продолжить образование в колледже, что его бы тешило. Он не хотел, чтобы я учился ни в Виргинском университете, ни в каком угодно другом колледже. Мне не ставилось в будущем целей, для достижения которых требовался диплом, поэтому папа считал, что деньги, потраченные на моё образование — это выброшенные деньги. Художественную же школу можно было рассматривать как обучение какой-никакой, а профессии.
За несколько месяцев до окончания школы я уже начал осматривать разные художественные школы на Манхэттене, большинство из которых оказались серыми и тоскливыми местами под одну гребёнку. Здание Лиги студентов-художников Нью-Йорка отпугнуло меня слишком официально выглядевшим парадным входом. Я остановил выбор на крохотной школе, располагавшейся на верхнем этаже древнего, кирпичного, давным-давно снесённого здания по адресу 121 Центральный парк, на юге. В общей сложности там было не более двенадцати студентов. Скажем, семь человек работало в главной студии, и пять в дополнительной. Окна главной студии выходили на деревья в парке, и я решил, что несмотря на три скрипучие лестницы, место мне нравится.