Дома моё решение подняли на смех.
«Школа чего?» — переспросил папа, нахмурившись и нарочитым жестом склонив голову, словно не расслышав.
«Дизайна и свободных наук».
«Идиотское название!»
«Конечно, сейчас фундаментальное образование вообще исчезло, — заявила мать, — сплошной экспрессионизм».
«Ты можешь мне объяснить, что такое „свободные науки“?» — спросил папа спокойным тоном.
Так как я ничего не ответил, он победно улыбнулся. Но я записался на курс и заранее его оплатил, чтобы сразу решить проблемы с образованием.
Прошли выпускные экзамены в школе, которые, видимо, не оставили у меня никакого впечатления, раз я про них ничего не помню. После этого каждое утро я приходил в Школу дизайна и свободных наук, где садился вместе с другими учениками и учился рисовать абсурдные предметы наподобие кувшинов, цилиндрических контейнеров из бумаги и глиняных сосудов. Вскоре для того, чтобы постичь анатомию человека, мы начали лепить из пластилина, и появились модели. До этого я никогда не видел голого человеческого тела, будь то мужчины или женщины, и после нескольких недель наблюдения у меня отпало всякое желание смотреть на нагих людей. Я даже не подозревал, что человек может так отталкивающе выглядеть. Женщины были в три раза толще нормы, а мужчины волосатые. Я спросил директрису мисс Вейр, зачем мы тратим столько времени, рисуя голых людей. Она была поражена, и в её удивлении я почувствовал нотки недовольства моей бесчувственностью. «Человеческое тело — наивысший эстетический феномен», — заявила она. Мне утверждение показалось чем-то надуманным. Люди соглашаются, особо в него не вникая. На мой взгляд, точно такое же утверждать можно по поводу деревьев или небесных сфер. Я высказал предположение, что ухоженная кошка или лошадь гораздо красивее любого человека, но директриса и слышать не хотела. С тех пор, рисуя людей маслом, я использовал для изображения тела только синий цвет. Это никому не понравилось, включая самих моделей, которые во время перерывов, голые и потные, ходили по студии и смотрели, что мы нарисовали. Одна модель, увидев себя на картине синюшной и распухшей, словно труп, отчаянно возненавидела меня, но, к счастью, модели менялись у нас каждую неделю.
Однажды, вернувшись днём домой, я увидел, что почтальон принёс мне небольшой пакет из Парижа. Я открыл его и увидел, что там 12-й номер журнала Transition, a моё имя значится в списке авторов на обложке. Я представлял себе этот момент так часто, что он показался мне почти дежа вю. Я подпрыгнул и издал победный клич. Дома не было никого, кто мог бы заметить моё странное поведение, но если бы кто-то и был, я всё равно повёл бы себя так же. Потом я взял нож, сел и разрезал страницы до тех пор, пока не дошёл до своего текста, располагавшегося где-то в середине. Это был длинный сюрреалистический отрывок под названием «Спиральная песня». В журнал была вложена записка от Юджина Джоласа с сообщением, что редакция будет использовать моё прозаическое произведение «Сущность» в 13-м номере журнала. Мои радость и возбуждение не знали границ. Кроме этого случая о событиях 1928 года я мало что помню.
Даже месяцы спустя стоило мне только вспомнить о том, как мне повезло, как моментально накатывало состояние эйфории. Когда я отправлял в журналы свои стихи, в сопроводительном письме я мог добавить то, что являюсь автором Transition. Я никогда не задавался вопросом о том, могу ли сказать что-либо, что в состоянии заинтересовать других людей. У меня была цель — всеми возможными способами навязать людям свою личность, никаких других целей я перед собой не ставил.
В маленькой студии того класса, где изучали дизайн одежды и книжные переплёты, была одна англичанка, которая казалась мне очень красивой. Со времён школы я всегда выбирал одну девочку, которой мог любоваться на расстоянии. Понятие расстояния в данном случае было очень субъективным, потому что эта особа могла сидеть за соседней партой или за партой через проход. Маргарет Джилл, Эвелин Лейн, Эдна Кребс, Вирджиния Эндрюс и другие из списка казались мне столь же красивыми, сколь и недосягаемыми. Мне было семнадцать, и я ещё ни разу не ходил на свидание с девушкой. Нескольким девочкам, которые мне нравились в школе, не разрешали выходить из дома одним, другие не настолько сильно меня интересовали. Теперь же впервые в жизни у меня была девушка, которую я не только мог пригласить на ужин, но которая жила в своей квартире в Гринвич-Виллидж. По вечерам мы могли на некоторое время зайти в её квартиру, но не очень надолго, потому что её отец жил этажом выше и часто заглядывал к ней по вечерам, чтобы узнать, как у дочери идут дела. Я тоже не мог возвращаться домой слишком поздно. Как бы тихо я ни пытался попасть домой, родители всё равно слышали меня, смотрели на часы, и на следующее утро выказывали недовольство моим поздним возвращением. Каждый раз, когда я появлялся дома позднее часа ночи, неприятности во время завтрака на следующий день были мне гарантированы.