Однажды совершенно невменяемый он попросил меня вытащить из маминого плаща ключи от его машины. Их уже неделю как конфисковали за пьяное безобразие.
— Катя! Я должен поехать к ней! Да пойми же ты! — не сводил он с меня горящих умоляющих глаз.
— А на метро нельзя что ли? — сопротивлялась я.
— Катенька! Ну куда я ее тогда дену?
— Она только на машинах разъезжает? — недоверчиво смотрела я не брата. — Ну, прости, прости меня. Господи! Да мне ли еще осуждать кого-то? Пусть делают, что хотят. Гришке уже девятнадцать, он сам знает, как быть. Я дала ключи… А утром нам сообщили, что BMW с номерными знаками «Е415ВМ» разбилось всмятку. Все, что осталось — дурацкая фотография: Я на фоне только что купленной Гришеньке машины.
Я потеряла сына. Я вручила брату ключи от смерти. И вот теперь я сидела перед Боренькой, который боялся сделать мне больно. Да мне просто нельзя уже было причинить боль! За три года у меня выработался стойкий иммунитет. Мне было все равно. С усмешкой вспоминаю я сейчас, как когда-то Витьке успешно удавалось шантажировать меня украденными стихами, посвященными сыну. Какой беспросветный кретинизм!
В тот день я уволилась с работы и уехала в Володарку. Мне вдруг показалось, что, если я перечту «Нетерпение сердца», если начну пить любимое пиво Бори и курить, как он, «Sovereign», я пойму, что происходит в моей жизни. Ведь не может же все это быть беспричинно, просто так?! Должно быть какое-то объяснение! Или жизнь бессмысленна? Так не может быть! Я обязательно все пойму! Вот-вот я ухвачусь за какую-то спасительную идею! Я не отрывалась от книги почти одиннадцать часов, лишь изредка залезая на старый заброшенный чердак или убегая в лес, чтобы там спрятаться от требовательных любящих взглядов бабушки, отдышаться, перекурить…
Вновь и вновь я перечитывала одни и те же строки, и если мысли еще больше запутывались, то сердце все острее чувствовало мучительную боль Боренькиного сердца. Это было так ужасно! Как так могло получится, что я стала источником его страданий? Неужели и я подобно героине этого романа, опутала Борю ненужной любовью? Навсегда в моем мозгу отпечатались эти страшные слова: «По своей молодости и неопытности я всегда полагал, что для сердца человеческого нет ничего мучительнее терзаний и жажды любви. Но с этого часа я начал понимать, что есть другая и, вероятно, более жестокая пытка: быть любимым против своей воли и не иметь возможности защититься от домогающейся тебя страсти. Видеть, как человек рядом с тобой сгорает в огне желания, и знать, что ты ничем не можешь ему помочь, что у тебя нет сил вырвать его из этого пламени. Тот, кто безнадежно любит, способен порой обуздать свою страсть, потому что он не только ее жертва, но и источник; если влюбленный не может совладать со свои чувством, он по крайней мере сознает, что страдает по собственной вине. Но нет спасения тому, кого любят без взаимности, ибо над чужой страстью ты уже не властен и, когда хотят тебя самого, твоя воля становится бессильной…» Как ему сейчас плохо! Это я во всем виновата! Я ненавидела себя за свою любовь. Ну ничего! Он скоро забудет меня. Нужно лишь что-то предпринять, чтобы он понял, что я не стою сожаления. Не обращая внимания на удивленные восклицания бабушки, ничего не видя перед собой, я, как полоумная, ринулась в Питер, еще толком не зная, что буду делать. Но все снова перевернулось с ног на голову.
Почему-то я вдруг оказалась на Невском. В глазах потемнело, я только теперь вспомнила, что, кажется, уже двое суток не ела. Поймав машину, я назвала адрес Коляковцева, он жил совсем рядом. Слава Богу, я его застала. Я буквально упала ему на руки, а когда очнулась, передо мной сидел Василий, Мишин друг, будущая гордость отечественной медицины.
— Сколько мне осталось? — неудачно пошутила я.
— Трудно сказать, Катя, — я с удивлением поняла, что он говорит серьезно. — Может, час, может, год. Может, десять лет…
— А в чем собственно дело? — недоумевала я — С диагнозом торопиться не будем, — ушел от ответа Вася. — Никакого курева, кофеина, стрессов… Что вообще случилось? У тебя совершенно безумный вид! Извини, я так испугался… Вот, порылся у тебя в сумке и кое-что там обнаружил, — Василий показал мне мою тетрадь. Я уже начала писать свой рассказ. Только так мне удавалось хоть ненадолго вернуть прошлое, еще раз оказаться рядом с Боренькой. Я писала и боялась даже подумать о том, что произойдет, когда писать будет уже не о чем. Мне больше некуда будет сбежать от себя?
— И что же? — я внимательно следила за Васей.
— Я бы посоветовал тебе сделать все возможное, чтобы Миша этого не увидел, — не спускал он с меня глаз. — Это я говорю как друг. А вот, что я скажу тебе как врач. Ты правильно делаешь, что пишешь. Нельзя держать такое в себе. Уверен, этот способ выговориться поможет тебе придти в себя, но, Катенька! Это ведь все ужасно!
— Что ужасно? — я начала раздражаться.
— Ты как-то все неправильно воспринимаешь, — понизил он голос. — Это же бред, неужели ты сама не видишь?
— Что ты, интересно, имеешь в виду? — Вася, очевидно, заметил закипающую во мне злость и ловко увел разговор в другую сторону.
— Если ты так любишь этого Борю, то радуйся, что он тебя бросил, а не ты его. У вас бы все равно ничего никогда не вышло.
— Это почему же?
— Подрастешь, узнаешь, — уверенно ответил Вася. — И не вздумай рассказывать про него Мише.
— Да почему, черт возьми?! Он то тут причем?
— Катюша! Поверь мне на слово, гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить, ты станешь его женой.
— Никогда! Я не хочу быть куклой на чайник! Я не буду его аквариумом! — взорвалась я — Ага! Ты кричишь! И знаешь почему? Потому что тебя задевает его холодность. Потому что ты ревнуешь. И весь этот бардак, который ты развела, — всего лишь попытка привлечь к себе его внимание.
От ссоры нас спас Михаил. Он появился в дверях усталый, какой-то пыльный, обросший щетиной, но помолодевший, сверкающий глазами и новой, еще неизвестной мне, улыбкой.
— Ну что? — резко прервал он нас, озабоченно поглядывая то на меня, то на Васю.
— Нормально, жить будет, — спокойно ответил Вася. — А ты чего такой взмыленный?
— Ребята, я разорен! — торжественно заявил Миша. — Счет заморозили, налоговая полиция вот-вот схватит меня за голую пятку, в стране финансовый обвал, работы нет, а денег не хватает даже на то, чтобы оплатить Лешкину няньку!
— Вот это да! — обалдела я. Кажется, Мишина мечта о миллиарде долларов надолго отодвинулась от реальности.
— Я рад, что у тебя бойцовский настрой, — подмигнул Вася.
— Не то слово… Как в старые добрые, — подхватил Коляковцев. И скоро они уже что-то обсуждали в Мишином кабинете, позвякивая кампари и дымя разноцветными «Собрание». А я? Я вновь утопала в воспоминаниях. Боря!
Где он теперь? Что с ним? Какая я дура! Ведь я еще и названивала ему! А он даже не знал, что сказать, как меня повежливее послать! Никогда не забуду это невыносимое молчание в трубку! Черт! Все-таки так тоже нельзя. Надо что-то делать. Все переменить! Абсолютно все! За этим решением последовала череда отчаянно глупых поступков. — Катюшечка! — вдруг кто-то ласково мурлыкнул рядом. Так называл меня только Мишин сын. Миша часто подсмеивался над Лешенькой, который в свои четыре года казался гораздо более влюбленным в меня, чем его чересчур мудрый отец.