— Я ожидаю, что мы долгое время будем пребывать вместе, в любви и согласии, — сказал Элиот.
Их тела понемногу остывали. Бритт начинала дрожать, и Элиот накрыл ее и себя одеялом, обнял и, целуя ее волосы, уши, плечи, вновь и вновь говорил о том, как сильно любит ее. Его жар, его ласки, сама близость его тела согрели и успокоили ее, она почувствовала, что сон подкрадывается к ней. С Энтони они никогда не засыпали в объятиях друг друга — так, как она засыпала сейчас с этим человеком, с Элиотом Брюстером.
Утром следующего дня Элиот поехал за Дженифер. Бритт осталась дома, готовя к их приезду ланч. Небо вновь затянулось свинцовыми тучами, но до того как пошел дождь, они успели вернуться. Здесь, в большом, красивом, теплом доме им было уютно и покойно, непогода за окнами только усиливала эти ощущения.
После ланча Элиот устроился в гостиной, посадив Дженифер на колени и рассматривая вместе с ней книжки с картинками. Девочка практически выздоровела, это радовало Бритт. Она сидела тут же, в кресле напротив, пила чай, бросая время от времени взгляд на милую картину общения папы с дочкой и прислушиваясь к раскатам грома, доносящимся со стороны залива.
Буря была в самом разгаре, когда они сели обедать. Прежде чем они закончили есть, погас свет, и Бритт, достав из комода несколько свечей, зажгла их. Молнии, то и дело перечеркивавшие вечернее небо за окном, чересчур взвинтили нервы малышки. Она начала капризничать, Элиот всячески старался ее успокоить.
Вскоре после обеда Дженифер совсем сникла и согласилась пораньше отправиться в постель. Элиот понес ее наверх, а Бритт с подсвечником в руках освещала ему путь. Но малышка долго не могла заснуть, слишком напуганная бурей, громом и молниями. Бритт вспомнила бури, так пугавшие ее, когда она сама была ребенком, взяла девочку на руки и, покачивая, стала тихонько напевать, как это делала в свое время тетя Леони.
Элиот сидел рядом и слушал. Потом, когда Дженифер почти уснула, он подошел к постели и, поцеловав их обеих, сказал Бритт, что отправляется развести огонь в камине. Он вышел, а она вдруг подумала: может настать день, когда для этого ребенка, лежащего у нее на руках, она уже не будет приемной бабушкой.
Потом они с Элиотом сидели рядышком перед камином, пили вино и смотрели в огонь.
Бритт вдруг подумалось о том, что ночи, проведенные ею здесь с Элиотом, не похожи одна на другую. Однако она знала, что все это не может длиться долго.
Когда он расстегнул ее блузку и стал целовать грудь, она поначалу даже не отозвалась на ласку, настолько окутала ее печаль, отдаляя от возлюбленного. Но было еще что-то тревожащее, какая-то не додуманная до конца мысль следовала за ней неотступно все эти дни. Ах, вот оно что! Будто очнувшись, она осознала, что она не пользуется противозачаточными средствами. Просто забыла об этом, и все. Что ж, грех всегда ведет за руку беду. Впрочем, может, еще и обойдется…
Видя, что он уже занялся застежкой ее бюстгальтера, она сказала, что ей надо выйти, поднялась к себе и на этот раз сделала все, что надо, не совсем, правда, уверенная, что не опоздала. Раздеваясь, она слышала, что буря не унимается, гремя чем-то на кровле и шурша безжалостно обрываемой листвой. Она продрогла, поскорее закуталась в халат и пошла взглянуть на Дженифер. Та, несмотря на шум за окнами, спокойно спала.
По пути к лестнице Бритт зашла в спальню Элиота и захватила его махровый халат на случай, если позже тот ему понадобится. Спустившись в гостиную, она обнаружила его на кушетке, которую он, отодвинув кресла, поставил ближе к камину. Он уже разделся и лежал теперь на боку, оперевшись на локоть. Один вид этого сильного и красивого тела сразу же возбудил ее.
Она повесила его халат на стул, поставила на пол подсвечник, подошла и остановилась рядом с ним. Элиот протянул руку и хотел привлечь ее к себе, но, прежде чем сесть рядом с ним, она успела расстегнуть и сбросить халат. В этот момент раздался один из самых ужасающих ударов грома, такой сильный, что, казалось, застонал весь дом. Глаза ее устремились навстречу его взгляду, и когда он притянул ее к себе, дав волю ненасытным рукам, она откинула голову назад и застонала.
И тут Бритт вдруг почувствовала, что кто-то следит за ними. Она открыла глаза и посмотрела на широкие двойные окна. Там, сквозь водную завесу, обволакивающую стекла, она увидела женщину, стоящую под проливным дождем, темноволосую, неподвижную, со странной ухмылкой на лице.
Это была Моник Брюстер.
Часть IV
ЧЕВИ-ЧЕЙЗ, ШТАТ МЭРИЛЕНД
8 ноября 1988 года
Проголосовав, Бритт прошла мимо избирателей, ожидающих своей очереди к кабинкам и урнам. Энтони изучал бюллетени для голосования и все еще не закончил процедуры участия в выборах, так что она решила подождать его снаружи. Щеки ее пылали, и прикосновение свежего бриза к разгоряченной коже было очень приятным. Она глубоко вздохнула, прислонилась к стене и огляделась. Она всеми силами старалась в эти дни гнать от себя тяжелые мысли и бездумно смотреть на окружающий мир, особенно на детей, способных одним видом непринужденной возни полностью овладеть вашим сознанием.
…Вот мальчуган бегает вокруг пожилой женщины, прогуливающейся по тротуару. Вот две маленькие девочки во дворике напротив по очереди таскаю кошку, пытаясь уговорить ее ходить на задних лапках, на что та явно не соглашается… Но стоило прикрыть глаза, как все те же мучительные мысли овладевали ею.
Пожилая женщина подошла к двери в избирательный участок и пожелала ей доброго утра. Звук человеческого голоса вернул Бритт к действительности, она будто очнулась и начала прохаживаться по тротуару, вглядываясь в багряную и золотую листву деревьев. Хотелось только одного — чтобы Энтони наконец вышел и они пошли домой.
За завтраком он был непривычно говорлив, решив, очевидно, что плохое настроение, не оставлявшее жену в последнее время, немного рассеется, если ему удастся ее разговорить. Но вышло только хуже. Когда он начал рассказывать, как впервые в жизни участвовал в выборах президента, подавленность Бритт усилилась, хотя никаких особенных причин, казалось бы, для этого не было. Его заботливая непринужденность вызвала у нее одновременно и острое чувство вины, и раздражение.
В то утро она уж было собралась сказать ему, что никуда не пойдет, поскольку плохо себя чувствует. Но в последнюю минуту все же пересилила себя, ибо прекрасно понимала, какое большое значение придает ее муж выборам и как значителен для него тот факт, что они пойдут голосовать вместе.
В школе, где был оборудован избирательный участок, она приветствовала некоторых уже знакомых ей в лицо соседей. Энтони почти с каждым из них останавливался — пожать руку, перекинуться парой-тройкой слов. Потому он и задержался с голосованием, и теперь она ждала мужа на улице. Минут через десять он наконец появился.
— Ну как? — сказал он с добродушной улыбкой. — Разве это не облегчение, не видеть больше имени Рейгана в бюллетенях для голосования?
— Нет, — ответила Бритт. — Мне всегда жалко людей, теряющих что-то. Пусть даже заслуженно, и даже если это лишь проигранные выборы.
— Ну, не расстраивайся, — миролюбиво ответил Энтони, когда они шли к автомобилю. — Такие уж это игры. Участвуя в них, человек знает, что рано или поздно проиграет.
Поддерживать разговор о политике и политиках, что обычно не составляло для нее труда, Бритт сейчас была не в силах. Ее сознание заполняло только одно — Элиот. Когда Энтони привычно усаживался рядом с ней в машину, она опять остро ощутила свою вину, свой стыд за все, что натворила. Перед ее мысленным взором в который раз предстала эта кошмарная сцена — Моник за окнами, наблюдающая их ласки. Она вспомнила, как бросилась тогда бежать к себе наверх, голая, ужасаясь случившемуся, а перед глазами стояло бледное пятно лица, выступающее из мрака грозовой ночи. Пока Элиот выяснял отношения с женой, Бритт была близка к истерике, не зная, что делать и чего ждать от будущего.