— Ты чего? — остановился Гришка с усмешечкой. — Опять за колбасой?
— Не брал я колбасу, дядя Гриша! Селедку без головы увел, верно, а колбасы никакой не брал, век свободы не видать! Больничный мне бы… заместо трехсотки… — И шмыгнул коченеющим носом для убедительности.
— Но-но! — рыкнул Гришка. — Не смей тут хлюпать! — Не любит он, когда перед ним мужчины плачут. На нервы это ему капает, а нервы у нарядчика должны быть крепкие. — Говоришь, не брал колбасу? — вроде как заинтересовался Михайлин. Голову чуть склонил, чуб у него как-то развился и над правой бровью упруго повис волной. — Ты вот что… Раз уж из кондея вылез, пойди к Толику в ППЧ, скажи, что я просил выписать тебе восемьсотку, как больному, понял? Авансом, в счет твоих будущих рекордов на трассе! — И смеется.
«Я просил!» Так это ж верная горбушка!» — возликовало все внутри Ленькиного существа. Конечно, по закону ему большая горбушка не положена, да разве тут все по закону когда делалось? Сказано: выпиши авансом, ну и выпишут за-ради того, чтобы поддержать перед выходом на работу! Человек — Гришка…
Хотел Ленька без промедления рвануть в контору, да загляделся на Гришку. С нарядчиком что-то непонятное сделалось. Закусил он бритую губу, сорвал мягкую рукавицу-крагу с правой руки и медведем ринулся в кабинку.
Бух! Жигалов кубарем вылетел из двери, одной ногой в подсученной штанине дугу выше головы описал и на льду встал на четвереньки, а попросту говоря — раком. Как собака.
— Наговоры! — лает.
А какие там наговоры? Теперь уж ему ничего не поможет, пойдет на общие работы. Ленька во всем этом тонко разбирается. Опыту у него хватает.
Жигалов-то не простой у Гришки шестерик. Его кум Пустоваленко через начальника Кремнёва незаметным образом подсадил к Гришке, вроде как в дневальные, а на самом деле — подзыривать и стучать оперу за это теплое место. Через стукачей они, оперы, и сеют разумное, доброе, вечное…
Конечно, Михайлин в этом смысле и сам не свят, захаживает по ночам к оперу, но чего не надо — ни в жисть не скажет. Нарядчики, они тоже себе цену знают, эта должность на умного и крепкого лба. Но зато кум за нарядчиком тоже пуще глаза смотрит. Как бы не выписал кому досрочное освобождение или чего-нибудь подобное! Короче, живут эти лагерные придурки и начальство — как пауки в банке… А Гришка — битый, понимает, зачем к нему подсадили Жигалова. Ему только повод был нужен, чтобы отделаться от курвы. И опять Ленька ему помог в этой сложной обстановке…
Не пропадет теперь Ленька!
А ты, сволочь, стой раком, грызи ночной ледок у Гришкиного порога, жди, пока оперсос приедет да в новую пакость втравит по-свойски! Рыбак рыбака, гады!
Кинулся Ленька в ППЧ. Толик, тот все сделает. Авансом горбушку менять, конечно, не положено, но он и не такие дела обрабатывал! За что его блатные человеком считают — рискует он собой каждодневно, хотя и закоренелый политик, «фашист». Когда прораба заменял, самые большие горбушки выводил. Придет на карьер в сорокаградусный мороз, а там все у костра жмутся: какая работа, когда железные ломы от мороза аж белые! Ну, посидит с бригадиром у костра, что-то прикинет, и — всем горбушка обеспечена. Всем по сто двадцать процентов, чтоб не подохли. А то ведь подохнут, а работать в карьере и завтра надо. А откуда проценты брать — это его дело. Король туфты!
Из-за Толика у блатных даже большой хурал заседал, высший орган. Из-за него и Сашки Седого, по фамилии Надеждин, нынешнего Ленькиного бригадира.
Вкалывал в прошлом году Сашка на трассе как проклятый. У воров, в связи с войной, только что новое постановление вышло: работать. А то нельзя было. И вот этот Сашка вкалывал так, что дым шел. Летом — без рубахи, а зимой в одной гимнастерке и без рукавиц. Совковая лопата при нем — как игрушка! А сам — красюк, сволочь, прямо бубновый налет! Ну, Толик, известное дело, интеллигенция! — станет, бывало, разинув рот, и смотрит, как у того здорово руки и ноги пляшут. За что ни возьмется — рекордист! Стоял-стоял Толик и говорит как-то: