— А что, Сашка, долго ли протянешь так? Становись хотя бригадиром, что ли. Все пеньки в Коми-республике один хрен не перекорчуешь. А люди тебя, как я гляжу, уважают!
Сказал, конечно, сдуру, по-фраерски. Сашка так и присел.
— Да ты что! — орет. — Ты знаешь, что за это бывает?
Бригадиром вору нельзя, это дело — сучье.
Но Толик не растерялся, у него тоже немалый авторитет вырос за время прорабства.
— Ты потолкуй с ребятами, — предлагает. — В порядке исключения.
И вот заседал большой хурал на третьих юрсах[9] у железной трубы и единогласно решил, что Сашке можно временно быть бригадиром, не нарушая прав, в законе, пока Толик тут…
Ну, а «фашисту» этому Сашка тоже потом пригодился!
Осенью из Поселка ревизия нагрянула. Обнаружили там, в орсе, будто на штрафняке очень много стахановских пайков. Через край. Пришли под конвоем два голодных бухгалтера ковыряться в документах и при них вольный инспектор пьяненький.
Толик позвал в кабинку Седого. «Нужно, — говорит, — срочно костюм новый и хромовые сапоги-прохоря, в интересах дела». Седой навострился сразу, как собака-ищейка: «Лепёху (то есть костюм) какого цвету?»
Это ж надо, подумать только! Лагпункт № 35 зарылся в снег в четырех верстах от Поселка и в десяти — от города. Нигде никакого просвета с барахлом, все давно повыношено, перепродано, никакой вольной тряпки в радиусе десятка верст! А Седой: «Лепёху — какого цвету?»
— Да любого, — смеется Толик. — Эта братия все берет!
Ревизия та ничего плохого не обнаружила. Наоборот. Записали в акт, что на штрафном у Кремнёва хорошо поставлена массовая работа с людьми, из-за этого, мол, и выработка высокая. Чин чинарем!
После уж Ленька интересовался, откуда лепеху и прохоря в одни сутки достали. Под большим секретом узнал: блатные собрали три тыщи, договорились вечером со стрелком-вахтером за пятьсот рублей, он утром мотнул в город на Первый ОЛП, на пересылку, где вольное барахло в обороте. Ну, отдал деньги кому положено, и ему выдали сверток. И все. Дело-то немудреное, все заключается в прочной связи между массами…
Сказать по правде, неплохие люди все кругом. И Драшпуль лишний раз не ударит, и Седой — неплохой бригадир, лишнего пахать не заставит, и Толик завсегда к восьмидесяти процентам еще двадцать — тридцать недостающих припишет. Тогда почему же дошел Ленька Сенюткин, брянский волк?
А потому, что все доходят. Один раньше, другой — чуть погодя. Потому, что нормы довольствия на утробный период хватает, а больше нет. Кроме того, у бригадира свой ранжир есть. Не может же он в натуре восемьсот грамм и стахановский третий котел вывести, если Ленька за другими не угонится — жидковат! А там есть лбы ого-го! Из колхозников если! Быки! Они сюда до войны, как на курорт, попадали! И баня два раза в месяц, и баланда по норме. А в колхозе — что? На своих харчах пятилетку выполнять? Да… Ну, если тем — восемьсот, другим — похуже — шестьсот пятьдесят со вторым котлом, рабочим, то Леньке как раз и выпадает пятьсотка-крылатка и без премблюда. А премблюдо — это пирожок с горохом, понимать надо!..
И вот он загибается одним из первых в Сашкиной бригаде. А вчера даже ослаб так, что решил вовсе на работу не ходить за те двести грамм, что сверх штрафного пайка дадут…
До Якова Мороза лафа была! Фраера упирались рогами в кубатуру, а блатные сидели у костра, тюремные истории перемалывали по очереди и поедали чужие проценты. А теперь это дело прошлое. Кто вкалывает, тот и блатной. На то и разрешение у ворот вышло: работать до окончания военных действий. Иначе подохнешь.
Короче, Толика надо искать. А чего его искать, вот он сидит в ППЧ за крайним столом у двери, возле бухгалтера. Их всего двое в конторке.
— Чего, Сенюткин?
Такая собачья память у него: всех четыреста гавриков в зоне знает по имени-отчеству. А иначе не прожил бы тут в свои девятнадцать лет да с пятьдесят восьмой в загашнике! Всему этому, ну, умению жить с людьми, научает его дядя Миша — бухгалтер Герасимов. Он из бригады его, с общих, и вытащил, как грамотного с десятилеткой, в нормировщики приспособил. Да и себе помогать: у дяди Миши Герасимова пальцев нет, все десять на Колыме оставил. Обморожение было. Как-то там с хитростью прижимает обрубком большого пальца перо и шпарит ордера и оборотные ведомости. А человек он толковый, бывший партиец, до тридцатого года. Тоже был двадцатипятитысячником, как и Гришка Михайлин, но тот — бытовик, за какое-то пустячное, может, и по пьяному делу, попал, а этот — контра, из «фашистов», одним словом.