Вертодокс: Позвольте!
Уклонист: Не позволю! На словах — разгромили левацкие загибы и самого Троцкого изгнали за границу, а по сути все это внедряете в практику, да еще как! Кто это, интересно, там у вас практикуется в двуличной игре, не Лазарь ли Моисеич? Он теперь главный визирь при гениальном сапожнике? А каковы методы? Миллионы мужиков с отшибленной памятью — по Беломорканалам, по Таймырам, до самой Колымы… За что? За какие прегрешения? Я уж не говорю, сколько краскомов перед самой войной было отправлено «к Духонину», чтобы остальные молчали!
Вертодокс: Такова необходимость вгемени… Петг Пегвый тоже… А кгоме того, классовый пгинцип…
— Это понятно, — вроде бы согласился Уклонист. — Каин убил Авеля, как и подобает библейскому мерзавцу, но он, в общем-то, был прав, поскольку действовал с позиций ближайшей пользы. Классово!
— Нет, вы только послушайте, что он говогит! — вне себя закричал Вертодокс, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как бы ожидая поддержки со стороны угнетенных масс.
И дождался.
— А ну, вы, черти! Заткнетесь на сегодня или нет?! — заорал кто-то с соседних нар и запустил в Вертодокса старым валенком. Внизу другой завернул матом в шесть морских узлов и пообещал свернуть голову первому, кто возобновит диспут. Ленька тоже вскочил, вылупив глаза, но не успел ничего путного вякнуть за общим гомоном, упал от бессилия на соломенную подушку. Отдышавшись, сказал Ивану тихо, просительно:
— Ты, белорус, дай-ка им по шеям! За мудрость ихней политики и все прочее… Я тебе после верну.
Спорщиков этих лупить надо. Особо Вертодокса, Леву. Он умнее других себя ставит и все, что кругом делается, считает временной ошибкой. Вот же гад! Под Поселком каждую ночь по сто пеллагриков в землю закапывают, для него и это — временный факт, недоработка. А как для тех, кого закопали? Временный это факт или — вечный, непоправимый? Его один раз молодой «фашист» Толик здорово посадил голым задом на толстый лед политики… В переносном смысле, конечно. А Ленька слыхал и на ус намотал.
Не успел как-то Вертодокс привычно руки заломить в идейной молитве по Карлу-Марлу, а Толик взял его за пуговицу, подержал немного, с раздумьем, и говорит тихонько, чтобы лишних свидетелей не привлекать. «Слушай, батя, — говорит, — что ты тут все целкой прикидываешься? Все кругом — враги, значит, а ты один — друг, так, что ли? Так я скажу ребятам, они тебе ночью под темным бушлатом растолкуют, кто друг, а кто враг… — Потом еще добавил культурно: — А ежели ты и впрямь ни черта не видишь кругом в этих очках, одни пустые тезисы в башке носишь, то никакой ты не большевик, а простая сволочь! Шкурник ты и прилипала! И в этом случае правильно тебя засадили, курву, чтобы хоть на воле таких остолопов поменьше было! О народе надо думать, не о тезисах!»
После этого ушел, а Вертодокс с тех пор свыше пятисотки и первого котла никогда не получал. Может, силы у него истощились, а может, и приморил его бригадир, черт их разберет…
— Спой им, Ваня, песню, за что мать из дому выгнала! — кивнул еще раз Ленька в сторону политиков.
Белорус глубокомысленно усмехнулся, отбросил гитару и продекламировал, воздев худые руки к потолку:
— Спятил, что ли? — удивился Ленька.
— «Одиссея»… — как-то непонятно бормотнул Иван, поднимаясь с нар. Побрел к дверям, на ходу расстегивая мотню. Хлопнуло — белый клуб пара покатился от порога к печной дверце, холодком опахнуло нижние нары.
Зря парня обидел. Несет его эта пеллагра, зеленый и вроде даже сквозной весь стал. Говорит, уже кровь появилась. Теперь недолго уж, пускай попоет последние денечки…
Эх, Иван! Золотой мой белорус! Самому, брат, тоже жрать охота!
А эти, черти-то! Приутихли. Вот вам и «Одиссея»!
Нет, Вертодокс что-то заворочался, ногу спустил, ищет кордовым «ЧТЗ» опору. А нога-то, длинная да вялая, дрожит… Ну, прыгай, прыгай в неизвестность, чего там мешкаешь? Ты ж привычный, теоретик! До вечера этак будешь слазить со вторых нар по малому делу, не то что в государственных делах — там вы все быстрые! Из одной фазы в другую — как с печки на горшок!
Зашарил Вертодокс в тумбочке, не нашел, чего искал, голову лысую вверх задирает:
— Вы, Модест Поликагпович, не газгешите ли мне еще газ вашей кгужечкой воспользоваться? В моей — микстуга, а попить хотелось бы…
А Уклонист сверху с каким-то притворным неудовольствием отвечает ему: