Нынешнее судебное следствие он провел в десять минут. Провел так, чтобы не вдаваться в существо события, которое иначе как скандалом не назовешь, — по нехитрой схеме:
а) Была ли опермолния о побеге? Безусловно, БЫЛА.
б) Каким образом з/к Сенюткин проник за зону? ПРИТВОРИЛСЯ УМЕРШИМ, возможно, не без договоренности с санитаром.
в) Где и когда был задержан? В ГОРОДСКОЙ ЧЕРТЕ, то есть там, где заключенному, тем более подконвойному, быть НЕ ПОЛОЖЕНО.
Все!
За пределы этих вопросов выпускать расследование не стоило. Это было бы не только обременительно, но, главное, опасно.
— На основании вышеизложенного суд ПРИГОВОРИЛ!..
И — паузу еще делает, подлюга. Дыхание переводит, очки поправляет, чтобы мороз продрал тех, кто внизу, на скамье. Дикцией своей любуется!
Конечно, баритон крепенький! А ты мне поручи зачитать твой смертный приговор, я посмотрю тогда, как мой невзрачный голосишко для тебя прозвучит и как повлияет. Он прогремит как иерихонская труба перед концом света!
— …Суд приговорил: заключенного Сенюткина Леонида Ивановича, он же Мороз, он же Синицын, по статье 58–14, к высшей мере наказания — расстрелу…
Ленька ослеп и оглох, у него заложило уши, на голову ему опрокинули чугунный артельный котел, похожий на каску, и бьют по этому котлу березовой чекушей. В глазах туман, ничего нет кругом, только звериные морды наплывают одна на другую, как во сне, и слабый скрипучий голос из преисподней:
— …К высшей мере наказания, расстрелу, но…
А, черт с тобой, какое там «но»! «Но» — это скорее всего к Блюденову относится! Вот он стоит рядом — ни жив ни мертв, трясет дряблым пузом и косится на Леньку, как на лютого врага. Не хочет подыхать, сволочь, даже в свои сорок восемь лет, а Леньке-то всего восемнадцать…
Что же вы делаете, людоеды проклятые? Нельзя меня убивать!
— …но, учитывая…
Скрипит голос из преисподней, тянет жилы до конца:
— …учитывая юный возраст подсудимого, а также особый характер обстоятельств побега, а также то, что подсудимый не старался скрыться за пределы района или проникнуть в вагон железной дороги, суд находит возможным заменить…
Ленька прозрел вдруг, звериные морды сменились какими-то лицами. Поковырял грязным пальцем в правом ухе, потом в левом, весь подался вперед к красному столу.
— …Заменить десятью годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Меру пресечения оставить прежнюю — содержание под стражей…
Что такое? Жить, что ли, будешь, Сенюткин? Вот так номер!
Короче, упал Ленька задом на скамью, потерял-таки равновесие.
Ближний конвоир молча поднял его за шиворот, поставил на ноги, как и положено.
Как в счастливом сне слышал еще Ленька, что Блюденову по той же статье, но — через 17 — как за соучастие, тоже ввалили десятку, но это уже не трогало его радостно трепетавшей души.
Судья прочел еще какое-то «частное определение», но Ленька ничего не слышал, не до того ему было.
Жив! Жив! Заменили вышак? А? Не будут шлепать, жить будешь, парнишка! Будешь на солнышке греться летом, иван-чай варить, горбушку жевать, горячую баланду с хлюпом хавать, тайные песни Ваньки-Гамлета слушать, на трассе вкалывать с радостью! Жизнь!..
Вот так «Палачев»… А Ленька думал, что он и не человек вовсе! И опять он ошибся с приятностью для себя, опять он чем-то пришелся по душе судье, и тот посчитался и с возрастом подсудимого, и с особым характером побега…
Блюденов рядом хмуро как-то крякнул, будто тяжелое бревно на плечи взвалил. На морде у него — тоска. Смертная.
Короче, ты-то чего возрадовался, Сенюткин! Вовсе ты малолетний сопляк, что ли? Ничего не понял? Ведь десятку тебе отвалили, полную катушку намотали! По «фашистской» статье! «Фашистом» и ты стал, пацан… А за что?
За что?
Ты понимаешь, как они все это здорово окрутили, оформили? Видимость какую создали, будто все у них по-человечьи, все тютелька в тютельку с законом и даже пролетарской моралью!
Не так ли они в тридцатом и твоего отца во враги записали по «фашистской» статье? Припомни-ка! Если, конечно, сможешь…