Но вдруг среди этой безмятежной радости разразился оглушительный громовой удар с безоблачного неба, ввергший их в ужас и смятение. Этот удар принял облик человека, облаченного в официальный наряд представителя палаты лордов, который скорее требовал, чем просил себе аудиенции у короля. И король не мог отказать ему.
Введенный в аудиенц-зал, куда поспешил и король, этот человек вручил Карлу документ, при чтении которого король побледнел и задрожал. Документ оказался только что подписанным обеими палатами приговором, объявлявшим виновным в государственной измене Томаса Уентворта, графа Страффорда.
Вернувшись в сад, король сообщил своим приближенным о доложенном ему постановлении парламента. Менее всех был поражен этим известием сам Страффорд. Погрязший в грехах, этот человек был одарен редким мужеством и до последней минуты своей жизни, даже когда положил на плаху голову, не менял своей гордой величавой осанки. Этой минуты ему недолго оставалось ждать: малодушный монарх так же хладнокровно подписал его смертный приговор, как простое заемное обязательство.
Более всех ужаснулся парламентскому постановлению архиепископ Лод. Для него окончательно был испорчен вечер в королевском саду. Его кроткая улыбка и медоточивая речь сразу улетучились. Бледный и хмурый бродил он между придворными, словно парламентское постановление принесло осуждение ему самому. Впрочем, дурное предчувствие того, что теперь кончились и его счастливые дни, не обмануло этого развращенного представителя церкви.
Достойный парламент умел не только обвинять, но и сурово наказывать обманщиков народа; он умел поддерживать свое достоинство и честь, что и доказал в том, например, случае, когда король, подстрекаемый колкими насмешками жены, явился в парламент в сопровождении целой толпы забияк. Однако это вторжение, сделанное с намерением арестовать самых выдающихся английских патриотов, не имело успеха. Не видя на всех скамьях палаты ничего, кроме голов в шляпах и грозно нахмуренных лиц и не слыша ничего, кроме единодушного крика: "Долой привилегии!" - король, подавленный и сокрушенный, поспешил удалиться вместе со своими спутниками.
Глава I
ССОРА
- Кто не республиканец, тот должен обладать глупой головой или недобрым сердцем.
Слова эти были произнесены всадником, которому на вид было лет тридцать, с красивым и благородным, но очень загорелым и обветренным лицом, с черными, слегка посеребренными сединой волосами и орлиным взглядом. Он был в гладкой серой суконной куртке с широким отложным кружевным воротником, в черной поярковой шляпе с высокой тульей и небрежно воткнутым спереди петушиным пером и в высоких сапогах из буйволовой кожи. Сбоку у него висела шпага. В те тревожные дни никто не отваживался отправляться в путь без какого-нибудь оружия. Но не только по этой шпаге можно было принять всадника за военного, весь его вид красноречиво подтверждал, что перед нами лихой кавалерист.
Судя по его словам, он мог быть пуританином, но эти "круглоголовые", как известно, носили коротко остриженные волосы. У незнакомца же вились по плечам густые шелковистые волосы, да и красивые, холеные усы отнюдь не были "пуританскими". Не имело ничего общего с пуританством и легкомысленно торчащее петушиное перо. Внешность была "роялистской", но слова его отдавали пуританством.
Что же касается человека, к которому были обращены слова всадника, то в его принадлежности к роялистам трудно было усомниться: она выражалась во всей его особе - и в одежде, и в манере себя держать.
Второй всадник, юноша лет двадцати, был в роскошном шелковом кафтане золотистого цвета, в таких же панталонах, в мягких сапогах из искусно выделанной кожи, обшитых по голенищам широкими драгоценными кружевными узорами, с позолоченными серебряными шпорами. Щегольская шляпа его была отделана мехом бобра и украшена развевающимся страусовым пером, которое прикреплялось аграфом из сверкающих самоцветных камней. Бархатная перевязь для шпаги была богато вышита, судя по тщательности и красоте, женскими ручками, управляемыми любящим сердцем. Подобно этому были украшены и его белые замшевые перчатки.
В этом юноше с женственно прекрасным, цветущим лицом, с длинными белокурыми вьющимися волосами, с ясным открытым взглядом больших синих глаз и ослепительной улыбкой на красиво очерченных пунцовых губах, едва покрытых первым пушком, таилось нечто такое, что должно было внушить каждому невольное уважение к нему. "Смотри, не задень меня, иначе раскаешься!" - как бы говорил его взгляд. С особенной силой это угадывалось в тоне его голоса, когда он, натянув поводья своей лошади, с живостью спросил своего собеседника, с которым случайно вступил в беседу:
- Что вы сказали, сэр?
- Я сказал, что тот, кто не республиканец, обладает глупой головой или недобрым сердцем, - повторил старший всадник, тщательно отчеканивая каждое слово.
- Вы так находите? - продолжал юноша, поворачивая свою лошадь назад, к всаднику, следовавшему за ним.
- Да, таково мое мнение, - ответил старший, останавливаясь. - Ежели желаете, могу выразить эту мысль и так: кто не республиканец, тот или подлец, или глупец.
- Подлец тот, кто говорит так! - покраснев от гнева и хватаясь за рукоять шпаги, вскричал юноша.
- Ясно, хотя и грубо сказано, молодой человек, - спокойно заметил старший. - Хотелось бы мне в ответ на это столь же прямо и грубо обозвать вас глупцом, но я сдерживаю себя. Предупреждаю, однако, что, если вам дорога жизнь, возьмите свои слова обратно.
- Ни одного слова, пока у меня есть шпага! - горячился юноша. - Советую лучше вам взять обратно свои слова.
Быстрым движением он выхватил из ножен шпагу и взмахнул ею.
Этих двух людей, совершенно между собой не знакомых, но уже готовых вступить в бой не на живот, а на смерть, свел случай. Они оба ехали по одной и той же дороге, пролегшей по горкой отлогости от города Мичельдина в мичельдинский лес, неподалеку от того места, где в настоящее время стоит усадьба "Пустынька". За каждым из всадников, на некотором расстоянии, следовал верхом слуга.