— А это, — добавила она, — мой напарник, констебль Фил Кумз. Фил, они из Национального управления по борьбе с преступностью. Ищут Меронов.
Кумз коротко кивнул и пробурчал приветствие. Он явно страдал от комплекса неполноценности и чуточку — от неразделенной любви к напарнице.
— Мы хотели поговорить с ними в связи с расследованием одного убийства, — объяснил Болт.
Констебль Леверетт кивнула.
— Вы имеете в виду ту женщину в университете? Вот уж не думала, что этим заинтересуется Национальное управление…
Болта новость застала врасплох.
— Нет, — покачал он головой, — об этом мы ничего не слышали.
— Сегодня в университете была убита женщина, — пояснила Леверетт. — По подозрению в убийстве арестован мистер Мерон. Ведутся поиски его жены. По всей видимости, она работала вместе с убитой. Мы получили приказ наблюдать за их домом.
— Как звали убитую?
Констебль назвала имя; Болт слышал его первый раз.
— Никки, вы давно ведете наблюдение? — спросил Мо.
— С половины шестого. До вас никто не появлялся.
— Вообще-то сегодня мы здесь уже второй раз, — вставил констебль Кумз. — Днем получили анонимный сигнал об ограблении по этому адресу через службу 999. Звонивший сказал, что грабители еще в доме. Мы подъехали, перелезли через ворота и все осмотрели, признаков взлома не нашли. Все двери и окна были заперты.
— И никто из соседей не заметил ничего подозрительного?
Кумз покачал головой:
— Мы обошли всю улицу. Соседи ничего не видели.
Болт с Мо переглянулись. Кэтрин Мерон исчезла, однако ее муж под арестом. Нужно с ним поговорить.
Никки Леверетт назвала номер участка, где держали Мерона, и Мо отошел с мобильником в сторонку — предупредить отдел уголовного розыска, чтобы не отпускали подозреваемого до их прихода.
Тем временем Кумз принялся с воодушевлением рассказывать Болту, как ему хотелось бы перевестись в специальную службу и бороться с терроризмом. Вернулся заметно помрачневший Мо.
— Плохие новости, босс, — сказал он. — Его только что выпустили.
13
Когда следователям стало ясно, что больше я не скажу ни слова, им волей-неволей пришлось заканчивать допрос. Мне позволили остаться на десять минут в обществе Макфи; тот заверил, что сделает все возможное, чтобы меня выпустили, поскольку улик нет. Похоже, он не шутил — и, подозреваю, сам до смерти хотел домой. Потом вернулись детективы, отвели меня в тюремный блок и посадили в пустую камеру в самом конце коридора.
— У вас будет немного времени на раздумья, — сказал Кэплин, встав в дверном проеме по-прежнему с усталым сочувствием на лице. — Советую использовать его, чтобы все взвесить — и понять наконец, что лучше сказать нам правду.
— Я сказал вам все, что знаю, — повторил я и отвернулся. Металлическая дверь захлопнулась, в замке провернулся ключ.
Камера была небольшая, десять на десять футов, с уныло-серыми стенами и единственным зарешеченным окошком ближе к потолку. Над головой гудели люминесцентные лампы. Вся обстановка состояла из железной койки с привинченными к полу ножками. Поверх матраса набросили желтую пластиковую простыню; когда я лег, она неприятно зашуршала. Я уставился в потолок и попытался осмыслить происходящее. Кэйти совершенно точно не имела никакого отношения к убийству — хотя бы потому, что я своими глазами видел человека, который это сделал. Он был гораздо выше и сильнее моей жены, обознаться невозможно… Не то чтобы я считал, что она, такой славный человек, в принципе способна на подобный поступок. Кэйти каждый месяц жертвовала средства детской больнице и покупала у бездомных журнал «Биг ишью», а когда по телевизору показывали голодающих детей, не могла удержаться от слез. Поскольку она разбиралась в политике, то открыто осуждала коррупцию и двойные стандарты Запада, из-за которых и возникают социальные беды. Я мог поклясться собственной жизнью, что она не убийца. Но это не объясняло, откуда на ноже взялись ее отпечатки. Как не объясняло и того, где она сейчас и почему так долго не отвечает на звонки.
До меня дошло, что теперь не составит труда узнать, как там Джек. Достаточно сказать пару слов Кэплину и Салливану, и они все выяснят. Но если он в самом деле погиб и станет известно о его звонке, то мое положение может резко осложниться. Сейчас разумнее держать рот на замке. Может, тогда меня выпустят и я разберусь в происходящем — пойму, как перчатки, которые я не надевал уже года два, попали на место преступления.