Богатырь замялся, не в силах подобрать правильное слово.
— С должности сняли, — подсказал я. Безсонов вовсе не был идиотом. Но и быстрым умом похвастаться не мог.
— Ага, — обрадовался, и снова смутился казак. — Как вас, Ваше превосходительство, сняли, на тракте сызнова шалить принялись. А нового начальника-то нету! И команду вашу отменить никто не мог. Вот и ездим, лиходеев ловим, да бродяг.
— Ясно, — кивнул я, хотя ничего ясного в этой непонятной ситуации не было. — Апанас! Распорядись там… Чай, пироги… Ну, все как положено.
— Митяй! — взревел вдруг Безсонов раненным мамонтом, так что я поспешил зажать уши ладонями, а белорус даже присел. — Ташшы!
В белую горницу ввалился еще один — пусть и не Илья Муромец, как Степаныч, но уж Алеши Поповича не меньше статью — кавалерист, с ведерным бочонком в руках.
— Васька присоветовал, — гордо пояснил сотник, кивком отпуская подчиненного. — Старый у нас — голова. Мол, коли начальник наш от вражин схорониться решил, так когда ему, бедняге, доброго пива еще доведется испить?! Бери, говорит, Осташка, завместо гостинца от казаков томских.
— Что это? — ошарашено разглядывая ведерный «гостинец».
— Так крюгеровка! — радостно разъяснил богатырь. — Сиречь — пиво ячменное Крюгеровской фабрикации.
— А мало не будет? — саркастично поинтересовался я.
— Дык я две баклаги и привез, — пуще прежнего заулыбался Безсонов.
Глядя на его сияющую физиономию, вкралось у меня подозрение, что в какой-нибудь из переметных сумок, тщательно упакованная в ветошь, наверняка хранится и бутыль с водкой. Тоже, как и пивной бочонок, немаленькой вместимости — литра на три, не меньше.
— Спасибо за заботу, Астафий Степаныч, — смирился с неизбежным я. — Так что за известия подполковник Суходольский доносит?
Гигант уже набрал воздуха в бочкообразную грудь, чтоб рявкнуть что-то еще своему Митяю, и тут же сдулся. Апанас уже расставил на столе и кружки под пиво, и какую-то рыбу, и сыр тончайшими, просвечивающимися ломтиками. Еще и пробку из емкости успел вывернуть. Но вот налить, не расплескав, уже не сумел. Сил не хватило.
— Ну, за ваше здоровье, Герман Густавович, — поднял первую Безсонов. — На радость друзьям и на страх врагам!
Ячменное Крюгеровское оказалось холодным до ломоты зубной, и резким, до сикарашек в носу. Все в точности, как мне нравится. Потому как-то незаметно, в три глотка, пол-литровая емкость опустела.
— Степаныч? Признайся по чести, ты решил меня напоить?
— Как можно, Ваше превосходительство, — ненатурально стал отговариваться тот. — Толи я к вам, Герман Густавович, уважения не имею?!
— Степаныч!
— Дык и чего худого в том, чтоб хорошо выпить да закусить? — как-то подозрительно по-еврейски, вдруг заявил Безсонов. — Вот и старшина наш полковой, Василий Григорьевич, говорит… Или побрезгуете?
— Ладно тебе, сотник. Вижу же, что не только за собутыльником по ночи верхом гнался. Говори уже, с чем приехал! Разлей только прежде. Негоже посуде пустой стоять.
— Дык я и говорю, Герман Густавович, — с ювелирной точностью направляя золотую струйку в кружки, все еще как-то не серьезно, завел рассказ казак. — Чудное что-то происходит. Непонятное!
Легко, как я бы графин, дюжий казак пристроил ведерный жбан на краю стола, взялся за ручку кружки, и совершенно серьезно добавил:
— Боязно нам, Герман Густавович.
— Рассказывай!
— Прежде-то, Александр Осипович и за наказного атамана был. А как его… — легкая запинка, и продолжение с блеском глаз. — С должности сняли, так из Петербурга полковника прислали. Барона Врангеля, Константина Людовиковича. Вот нашего Викентия Станиславовича в Омск на круг и вызвали. Пред его отъездом, мы со старшими нашими подивились переменам, да и наказали, чтоб значится, весточку присылал — как там и что. Давеча с почтой и получили… Давайте, Ваше превосходительство, за Отечество наше выпьем. За мамку нашу — землю Сибирскую, и за казачье войско — ее хранящее!
Выпили. На этот раз — вдумчиво. Смакуя каждый глоточек. Наслаждаясь вкусом.
— Откуда траур-то такой, Степаныч? Случилось чего?
— Нет вроде. Только и радоваться не чему, Ваше превосходительство. Был у нашей земли добрый да ласковый начальник — сняли. Командир был наиглавнейший, о казачьей доле радевший — и этого в столицу забрали. С юга, от моря Русского вести пришли — аж два полка в черносошенцы переписывать вздумали. Тамошние казаки наследнику царскому писать решили, чтоб на восток, к Великому Океану их переселил, а не в огнищан переписывал.
— Хорошее дело, — вынужден был признать я. — Тамошние границы, поди, и вовсе без пригляда пока…
— Браты из столичных на проводную депешу не поскупились. Сказывают, будто и новый командующий наш уже назначен — Александр Петрович Хрущев. Он, будто бы, хочь и из инфантерии, а кавалерию сильно уважает… И все бы оно хорошо, только рескриптом генерал-адъютант начальником округа-то объявлен, а вот генерал-губернатором — нет. Чудно!
— Ну мало ли, — пожал я плечами.
— Ага, Герман Густавович. Мало ли. Тут вы правы. Только их высокородие, господин подполковник пишет, будто в Главном управлении чинуши на вещах сидят. От писарей до генерал-майоров. И будто бы уже даже баржи с пароходами расписаны — кто на каком в Томск поплывет…
— В Томск? — дернулся я, расплескивая пенное по серой, давно не стираной скатерти. — Точно в Томск? Может в Тобольск?
— Сказывает — в Томск, — хмыкнул богатырь. — И еще, доносит, мол в Омске уже и новый наш губернский воинский начальник ледохода дожидается. Цельный генерал-майор! Поликарп Иванович Иващенко.
— А наш Денисов что?
— А Николая Васильевича наоборот — в штаб военного округа, к Хрущеву.
— Чудны дела твои, Господи.
— Дык!
— Генерал-майор, говоришь, — потер подбородок. Не помогло. Вопросов все равно оставалось больше, чем ответов. — У нас и полковник-то не особенно себя утруждал… Наш, Томский, да еще один — Барнаульский — вот и все войско в губернии. Ну, если, конечно, ваш Двенадцатый казачий полк не считать… И рекрутов едва ли на роту каждый год набирается. Что тут целому генералу делать?
— Так ведь прежде, Ваше превосходительство, у нас и крепостей в губернии не было, — подбоченился Безсонов. — А где крепость, там и пушки.
— Ты про Чуйскую что ли? Что-то мне, Степаныч, слабо верится, что Военное ведомство наш форт приграничный решится в реестр укреплений внести. Китайцы — народ, хоть и гордый, а смирный. Воинов их ты сам видел — не нам чета. Укрепление, что Андрей Густавович выстроил, к серьезной войне и не предназначено. Я бы еще понял, если бы в наш Томск таможенное управление из Иркутска перевели. Или отдельное, Западносибирское повелели создать. А тут — генерал в воинских начальниках… Странно это все, и непонятно.
— Вот и я о том, Герман Густавович, — ловко орудуя толстыми пальцами-сосисками, казак сгреб наполовину полные еще кружки, и долил почти не пенящееся пиво до краев. Еще один вопрос, всегда меня занимавший! Вот почему, спрашивается, самая высокая и плотная пенная шапка только в первой кружке? А во всех последующих — только если напиток становится слишком теплым, чтоб его приятно было пить?
— Ну ладно, — в задумчивости, не дождавшись нового — следующего тоста, отхлебнул, и глянул на богатыря. — За новости — спасибо. Только мне вот что так и непонятно, Астафий. Чего это ты решил в светлый Христов праздник, все бросить, и верхами отправиться меня искать?
— Дык как же, Ваше превосходительство! — аж поперхнулся сотник. Полный рот квашеной капусты, так что часть даже наружу свисает. — Вы же… Как же…
— Я теперь не губернатор, и не государев человек, — продолжал я пытать растерявшегося казака. — И ты мне больше не слуга. И все-таки, мороза не побоялся…
— А правду ли бают, Герман Густавович, будто Гришку нашего Потанина, ордер приходил, дабы в кандалы его заковать, да в Омск везти, а вы не послушались?
— Правда, — кивнул я. — И Потанина, и еще нескольких молодых…
— Как же это?! — богатырь с такой силой звезданул по двухдюймовым доскам, из которых была собрана столешница, что те даже взвизгнули. — Батя-то евойный, Николай Ильич, у нашего старшины, Васьки Буянова в командирах был, когда они посольство ханское в Коканд провожали. И потом тоже, когда слона вели…