«Мессер» - сложный самолёт для взлёта и посадки. Я помнил это. Но во вторую мировую это был лучший истребитель, почти до самого конца войны. И почему-то меня охватило дикое ликование, что я сижу в кабине такого самолёта.
Набрав нужную скорость, я потянул ручку на себя, «мессер» послушно оторвался от земли. Шасси поднялись и легли на свои места с лёгким толчком. Когда высотомер показал три тысячи метров, с левым креном я сделал крутой разворот над аэродромом. Внизу проплывала земля, превратившись в живую рельефную карту. Расчерченные на правильные квадраты поля, луга, сверкающая серебром извилистая лента реки с тончайшей паутинкой моста. Так, теперь можно лететь к своим.
К своим? А где они, свои-то? И, кроме того, я больше не российский лётчик Ричард Мещерский, а нацист Генрих Гроссер. И, скорее всего, меня ждёт или расстрел, или сталинские лагеря для военнопленных.
И тут взгляд зацепил группу офицеров в чёрных мундирах, стоявших рядом с Герингом и Гитлером. А что если сделать проще? Просто сбросить самолёт на них. Уничтожу всех скопом к чёртовой матери, да ещё разнесу в клочки сам аэродром. Будут знать, как делать нациста из российского лётчика. Я взял ручку на себя, свечой взмыл вверх, пробив тончайшую кисею облаков. Перегрузка вжала в кресло, потемнело в глазах. Сбросил скорость и «мессер» послушно свалился в штопор. Машинально я стал подсчитывать витки: девять, десять, земля стремительно нарастает, от свиста воздуха, обтекающего фюзеляж, заложило в ушах. Ага, не ожидали! Но нога вдруг рефлекторно нажала на педаль против штопора, самолёт вышел в управляемое пике. И я перевёл его в горизонтальный полет, пронёсся стрелой буквально в полсотни метров над головами ничего не подозревающих Геринга и Гитлера. Сволочь! Что со мной творится? Почему тело не подчиняется моим приказам?
Ну, я вам покажу высший пилотаж! Злость на собственное тело придала силы. Я взял ручку на себя - резкий рывок вверх. С переворотом вокруг оси ушёл вверх, и когда зрение прояснилось, вновь сбросил скорость. Самолёт клюнул носом и упал в штопор. Но на третьем витке я ощутил, как тело слилось с чужой машиной, словно вместо кожи я оброс металлом. Поток воздуха с шумом обтекал меня, давая ясно понять, на какой я высоте. Тональность звучания мотора тонко улавливало внутреннее ухо, указывая скорость. Я взмывал вверх, как акробат под куполом цирка, крутил сальто-мортале, делая мёртвую петлю с полупереворотом. Бросал «мессер» в крутое пике, летел, перевернувшись вверх брюхом над головами нацистских бонз.
А что если? Я понёсся прямо на чёрные мундиры, взял в перекрестье прицела фуражку Гитлера, нажал гашетку. И лавина огорчения накрыла меня с головой. Пусто. Конечно, техники не зарядил ни пушки, ни пулемёты. Исчерпав весь запас сил, устав бороться с собственным натренированным телом, я снизился и аккуратно посадил «мессер» на бетонку.
Вытащив из кабины тело, словно рак-отшельник из раковины, вновь почувствовал себя уязвимым и потерянным в этом странном мире.
- Генрих, это невозможно, - рядом стоял командир. Впалые щеки пылали, в глазах светился страх и восторг одновременно. - Так нельзя, это немыслимо, - я не мог понять, что он бормочет. - Вы не должны, не должны были так рисковать. И потом, молодые лётчики смотрят на вас. Ваше мастерство... Вы их только будете сбивать с толку.
***
- Как ты можешь есть эту гадость в таком количестве, Ганс? - в сердцах бросил я.
Тот парень с длинными лицом и оттопыренными ушами, которого я увидел как только попал в этот мир, оказался другом и ведомым Генриха. Звали его Ганс Фогель. От остальных я старался держаться на расстоянии. Что было нетрудно - после награждения отношение ко мне изменилось на завистливо-подобострастное и в то же время благоговейное, словно я вознёсся на пьедестал и стал недосягаем для простых смертных.
Наша группа третьего истребительного полка размещалась в портовом городке Гранвиль, который своим расположением чем-то напоминал дворец Ласточкино гнездо в Крыму. На высокой скале, смотрящей на залив Мон-Сен-Мишель, плотно теснились друг к другу старинные дома под тёмно-серыми шиферными крышами. Сверху они казались единым охристо-серым месивом, из которого выделялась лишь громада храма Нотр-Дам.