Из ученических парт, принесенных из подвала, он соорудил макивары; сделал деревянный манекен Вин-Чун, который, вращаясь вокруг своей оси после каждого удара, лупил его по бедрам и бокам торчащей в сторону ногой, набивая мясо до гематом; повесил вкруг десяток мешков для имитации боя с многочисленным противником; привинтил к потолку бревно, обернутое матрасом и обкрученное суровой веревкой, и регулярно долбил его руками и ногами, укрепляя кости и закаляя надкостницу, вновь делая из своих рук и ног подобия лошадиного копыта. Он нашел круглую металлическую палку и по двадцать минут от каждой тренировки уделял обкатке – вытягивая ноги вперед, ставил палку ближе к колену и отпускал ее, позволяя сначала свободно, а затем, постепенно и под нагрузкой, прокатываться по берцовой кости правой и левой ноги. Он вновь превращал свое тело в непробиваемый для ударов противника доспех, в универсальную боевую машину – и двигался к своей цели семимильными шагами.
В тишине детского сада в работе до седьмого пота, в муках и воплях боли, под железный грохот многопудовой штанги об пол, под скрип макивары и звуки мощных ударов по набивочному мешку заново рождался на свет Данил Добрынин.
Срок его заключения – так он со временем начал называть свою жизнь здесь, в аномалии детского сада – перевалил сначала за год, затем – за полтора. Упорство, с которым Данил работал над собой, давало свои плоды. Он больше не был инвалидом; он больше не был бесполезным человеком; он больше не был лишним.
Когда-то в детстве – давным-давно, казалось, тысячу лет назад – он в первый раз пришел на тренировку к полковнику Родионову. Набивочных мешков и макивар в Убежище тогда не было, и пацаны тренировались, делая удары в воздух и иногда – друг с другом.
Стоя перед строем воспитанников, полковник Родионов демонстрировал удар – и ребята повторяли. Десять раз, двадцать, сто… И так же – на следующей тренировке. Передвигаясь между ними, стоящими в шахматном порядке, он исправлял, наставлял, показывал… И это занятие, и следующее, и потом… До тех пор, пока не начинало хоть что-то получаться.
Когда ударов в багаже набралось достаточно, начались первые, неуверенные пока еще, спарринги. Вариантов было много: только руками, без ног; одной рукой – правой без участия левой, или левой – без участия правой; одними ногами, без рук; либо вовсе без ударов, когда один только атаковал, а другой – только защищался. Все эти многочисленные вариации были призваны помочь только одной цели – отработать до автоматизма удар, поставить его, загнать в подкорку, довести до уровня рефлекса. Воспитанник не должен был думать, как ему сжать кулак и в каком положении при этом должен быть большой палец, не должен был соображать, как и под каким углом пойдет нога, выбрасываемая в лоу-кике. Он должен был просто бить – бить тогда, когда возникнет необходимость. Бить сильно, быстро, умело.
И маленький Данька старался. Он сжимал свои кулачки, лупил воздух, воображая, как дерется с мальчишкой, на голову выше его, и побеждает, как стоит против двух а то и трех противников… Не все получалось с первого раза, а что-то не получалось со второго или даже с третьего. Но всегда неизменно рядом был Родионов – и вновь разъяснял, поучал, подсказывал…
Но вот однажды, проведя в зале уже года четыре, а то и больше, Данил стоял в спарринге – и вдруг осознал, что его тело работает само по себе, без участия сознания, без контроля с его стороны. Оно просто реагировало на соперника, на его удары, финты и уловки – и мозг при этом не обдумывал каждый очередной удар, связку, блок или уход. Оно лишь отвечало – но отвечало четко, своевременно, самым оптимальным образом, чувствуя мельтешащего напротив противника, предвидя его намерения, понимая его движения и опережая их. То, что он как боец незаметно и исподволь копил в себе, тот багаж навыков, наработок, рефлексов, вдруг сложилось в единое умение, называемое рукопашным боем. Слаженное, отточенное до автоматизма, восхитительное.