Несмотря на то, что на дворе стоял крепкий мороз, двери храма были распахнуты настежь. Оттуда валил пар от одежды и дыхания множества богомольцев, пахло воском и ладаном. Глухо доносилось негромкое, размеренное рокотание заутренней службы, подходившей к концу. «Храм, надо думать, до отказа набит прихожанами», — отметил про себя новоявленный Иероним, одновременно подыскивая подходящие слова для встречи и начала беседы с епископом Егорием. Слухи сходились на том, что это был человек крутого нрава, недоверчивый и привередливый.
Наконец прихожане чинно потекли через двери и как-то быстро сбрасывали с себя степенность по мере удаления от собора.
Иероним не спеша поднялся по крутым ступеням и вошел в темный провал храма.
Епископ, облаченный в дорогую, шитую золотом и каменьями ризу, встретил Иеронима с неприкрытой настороженностью. Тот с достоинством представился и извлек документ. Прочитав его, владыко Егорий попытался изобразить улыбку, но тут же потускнел, взгляд его стал озабоченным:
— Давненько святейший патриарх Московский и всея Руси не удостаивал нас, грешных, вниманием и благоволением. — С этим епископ пригласил гостя за расписную дверь алтаря. — А ведь не токмо паства, но и мы, пастыри, нуждаемся в праведном слове божьем из уст его святейшества, паче хлеба насущного нуждаемся.
— Его святейшество прислал вам земной поклон на молитвенную помощь.
— Благодарствую за честь. — Егорий откашлялся, хотя в этом не было нужды. — Однако смущает меня одна вещь относительно ваших полномочий. Не соблаговолите понять меня превратно: в подлинности документа я не сомневаюсь. Тут все по форме. Меня смущает сам смысл. Как я его понял, мне предписывается жертвовать церковные ценности на помощь голодающим. Не сия ли суть полномочий?
— Истинно так, вы не ошиблись, — подтвердил Иероним.
— Не пристало мне и помыслить о том, чтобы супротивничать сему повелению. — Лицо Егория посуровело. — Не пристало.
Резкая перемена настроения не ускользнула от Иеронима. Разговор не клеился. Они умолкли. Егорий первым не выдержал молчания.
— Волю владыки как не исполнишь… Смущение же вот отчего: святейший патриарх Тихон всегда стоял против всякого народовластия, кое не бывает от бога, анафеме предавал Советы с большевиками… Не он ли не столь давно призывал верующих объединяться «около своих храмов и пастырей» и «идти в защиту святынь», «не отдавать церковные ценности в помощь умирающим от голода»! Да что там говорить, если он прямо призывал к оружию, поддерживал антисоветский заговор главы английской миссии при Советском правительстве?! А тут?.. Свят, свят… Нет, такое никак не укладывается в моем понятии. Чем вызвана такая перемена в ориентации патриарха? Не просветите меня, грешного?
Ответа он, видимо, не ожидал, так как тут же встал, не без труда оторвав свое тучное тело от кресла, и заходил шумно по алтарю, не утаивая недовольства.
— С одной стороны, мы ведаем, каковы его замыслы, идеи во спасение церкви от антихристов-большевиков, а с другой… Совершенно противоположной значимости сие послание. Подпись под ним подлинная, сию подпись я узнаю среди тысячи подобных. Чему же верить?
— Смените гнев на милость, владыко, да не затмит гнев разума вашего, — Иероним успокаивающе улыбнулся отцу Егорию. — Эта бумага и выдана для видимости.
— Темно выражаетесь, — недоумевая, признался Егорий. — Как понимать — для видимости? Что за шутейство?
— Никакого шутейства и духу нет. Время сейчас тяжкое, смутное, и утлая ладья нашей церкви в этом потопе смуты должна надежно доплыть до желанного брега. Не блюдя осторожности, можно и потонуть, а чекисты, надо полагать, нам не бросят круг во спасение утопающих. Вышеозначенная бумага, повергшая вас в такое недоумение, надежно оградит мою безопасность от них, яко каменная стена. Они еще и благодарными будут за проводимое нами деяние. Нищая власть готова принять любую подачку. Разве патриарх Тихон и мы с вами вкупе не знаем, за что стоим и стоять будем до смертного часа? Разве изменим нашему святому делу? Успокойтесь, отец Егорий, пусть отринутся от вас неверные думы…
— Вон оно что… Вон оно как… Каюсь, хоть и подозревал я патриарха, а во глубине души чувствовал, что заблуждаюсь, не все открыто мне — вот сие и чувствовал, Ясно, как божий день, что патриарх не решится пойти против воли божией. Столько лет я полностью разделял его линию и веки вечные не сверну с нее. А тут — согрешил, усомнился, заподозрил в грехе преподобного… Слава богу — ошибся. Да простит меня всевышний! Да восторжествуют патриаршие праведные радения! Спала пелена с глаз моих, и я прозрел. Не допустим осквернения святынь, покончим с большевистской нечистью и установим на всей Руси великой власть божию…