Белокрылов понял, что Зайцеву очень хочется, прямо не терпится поделиться с ним о своем последнем оперативном задании — об аресте Курчавого. Глаза Анатолия полны не остывшим азартом. Но, увидев сплошь забинтованную голову Белокрылова, тот сразу осекся.
— Ух, как они тебя!.. Кажись, я рановато пришел к тебе, даже слушать, наверное, нелегко, а уж разговаривать и вовсе тебе пока нельзя. Так? Ты скажи, я как-нибудь попозже заскочу.
— Сиди, Анатолий, я рад тебя видеть и слушать. Рассказывай, что там у вас. Александр Иванович навестил меня, но пробыл совсем мало, видать, спешил очень, но заверил, что придешь ты и обрисуешь все подробно. В этом деле ты у нас тоже мастак.
— Да ну тебя, не нахваливай, а то живо-два зазнаюсь. На все твои вопросы я, конечно, отвечу, посижу здесь, пока не прогонят.
— Тогда начни сразу с Курчавого. Это он меня так разукрасил.
— Если о нем, то надо начинать со Жвакиной. — Зайцев поудобнее пристроился на табурете. — Тут твоя заслуга, ты ведь ее разглядел. Это она предупредила Удалого и навела на тебя Курчавого. В тот день даже на работу не выходила, выслеживала вас с поповской дочкой, с Марией Егоровной то есть, — смутился Анатолий. — Ну, со знакомой твоей, значит… Жвакину вечером после приезда Горбунова взяли на квартире. Сначала не сознавалась, а когда председатель пригрозил ей очной ставкой с подручным Удалого Сафиным, то перестала запираться. Назвала адрес притона в Колтоме, в котором Курчавый залег, вместе с нами поехала. Мы все четверо в гражданское переоделись — под богатеньких клиентов сработали, а Ухов — так тот купеческую борчатку[3] натянул. Не обманула Жвакина, взяли Курчавого тепленьким, прямо в постели. Он за наганом полез под подушку, но и мы ведь тоже не лыком шиты. Словом, теперь и за тебя с него спросится. Думаю, вышки не миновать.
Дверь приоткрылась, показалась медицинская сестра, сердито глянула на Зайцева:
— Пора, товарищ бывший пациент, пойдем на выход, дверь за тобой запереть надо.
— Ну, спасибо, Анатолий, приходи завтра — договорим! — Белокрылов дружески хлопнул его по колену рукой. Зайцев с укором посмотрел на разлучницу, вздохнул и нехотя поднялся, порылся в карманах и, наконец, извлек небольшой синий кулечек:
— Это тебе наши собрали. Здесь — сахар. Подсластись.
XXIII
Месяц Валентин провалялся в больнице. Ранения на спине зарубцевались. Осталась последняя повязка — на правой щеке. Но и ее на днях обещали снять.
Машу теперь Валентин видел каждый день, потому что заведующий больницей пригласил и оформил ее здесь в должности сиделки. Скоро, скоро конец и его безделью! Он только съездит в Уржум к матери, познакомит ее со своей невестой.
Маша согласилась поехать с ним вместе. Сам Белокрылов неизвестно когда бы осмелился на такое, но Горбунов как-то сказал ему, почти приказал:
— Выпишешься из больницы — отпущу тебя к матери в Уржум, познакомишь ее с Машей. Но пробыть там тебе придется всего один только день — не больше. Ты мне здесь позарез нужен.
— Как вы думаете, Александр Иванович, Маша согласится?
— А ты у нее спроси. На этот вопрос, кроме Маши, никто тебе не ответит… Все, разговор окончен.
Однажды глубокой ночью, когда у Маши выдалось довольно спокойное дежурство, Белокрылов улучил момент и шепнул склонившейся над ним девушке:
— Ты поехала бы со мной к моей маме?
— Конечно, — ответила она, не задумываясь, и легонько прикоснулась губами к бинту на правой щеке Валентина.
А через несколько дней доктор принес долгожданное известие: завтра утром Белокрылова выпишут из больницы.
Но почему в эту ночь перед выпиской вселилась какая-то тревога и не покидает его? Может, дело в последнем бинте, который завтра должны снять?
Валентин никогда не просил зеркала, чтобы посмотреть на свое лицо после операции. Боялся? Вряд ли. Просто не задумывался над этим, ему было хорошо: каждый день рядом с ним любимая девушка. Скоро они поедут в Уржум, к матери. И неважно, что лицо изувечено, для матери сын будет дорог всегда, если даже вернется полным инвалидом. А как отнесется Маша? Она ведь тоже не видела, не знает, что стало с его лицом. Может оно так изуродовано, что и смотреть страшно. Так нужен ли он Маше такой?.. Вот такие черные мысли наматывались одна на другую, тяжелым комом теснились в груди, мешали дышать.
Оно и к лучшему, что завтра Маша придет на работу позднее обычного, а то очень непросто было бы прощаться с ней…
3
Борчатка — овчинная нагольная шуба, не покрытая тканью, со сборками по талии (приталеная). —