Ещё, что очень удивляло Дюваль — объем переведённого текста. Она целыми днями этим занималась, но написанного было чертовски мало. Интерпретация непонятных слов с енохианского, которые сложить хотя бы в единое словосочетание, о предложении речь не шла, оказалась весьма проблематичным и неблагодарным занятием. Она не понимала, о чём переводила, и это вводило в уныние.
Гадриэль своими разговорами пытался поддерживать девушку и помогать ей переносить заточение. С ним она хотя бы на несколько минут забывала о постоянных страданиях — обратной стороне её «удивительного дара» и старалась не думать о семье и друзьях. Искал ли её отец? Переживала ли мать? Стояла ли на ушах полиция их небольшого городка? Именно от этих вопросов и отвлекал её Гадриэль, образ которого она рисовала в мыслях и воображении.
Ни стража, ни Михаил за всё это время так к ней и не приходили.
Люцифер, озадаченный тем, что Михаил не предпринимал атак и не давал сражений, сам решил напомнить о себе, и в один из дней Орабель и Гадриэль услышали звуки артиллерийской канонады. Залпы и взрывы доносились даже до стен темницы. Но они стихли так же внезапно, как и появились. Гарнизон Захарии, который занимал оборонительные позиции и нёс караул у границ Эдема, с легкостью отбил атаку, разгромив войско демонов. Даже земельное укрепление в виде массивной, очень высокой крепости, протяженностью тысячи километров, которое приказал построить Михаил, чтобы обезопасить Врата Рая и саму столицу — город Эмпирей [1], не пострадало.
Услышав взрывы, Орабель, словно загнанный котёнок, забилась в угол камеры, начав дрожать. Но Гадриэлю своим голосом, в котором слышалась поддержка, удалось её успокоить. Так и закончилось нападение демонов на границы Рая — безоговорочной победой архистратига.
И вот в один из дней снова скрипнула центральная дверь. Орабель насторожилась — переведённых слов с енохианского была всего страница и если бы пришёл Михаил, ему бы это очень не понравилось. Но, к её счастью, на повороте к камерам показался силуэт другого мужчины. Светловолосый ангел, одетый в серую футболку с глубоким вырезом, поверх которой красовался чёрный пиджак и в такие же чёрные штаны, прошёл по коридору и, остановившись напротив камеры Орабель, молвил:
— Меня зовут Бальтазар, — он поудобнее облокотился о стену около узкого окна с рифлёным орнаментом, наблюдая, как девушка поднималась с лавочки, — а тебя Орабель. Я знаю, чего от тебя хочет биг босс и, поэтому, сочувствую.
Меньше всего Дюваль хотела привлекать внимание стражи и уж тем более беседовать с ними. Но этот ангел, благодаря своей необычной энергетике, не вызвал у неё отвращения или злости при первой встрече. В нём присутствовала какая-то особая, притягательная искорка, шарм. Он мог к себе расположить, и она ощутила его харизму. Женская интуиция не могла подвести.
— Значит, Бальтазар, — девичьи пальцы цепко обхватили прутья решётки. — Чего тебе нужно от меня, Бальтазар? Обычно твои собратья не горят желанием сюда приходить и общаться со мной. Я — пленница архангела Михаила, и моя свобода ограничена арочной камерой, а ты… Страж, который имеет право делать всё, что захочет.
— Зачем так философски, милочка? Занудой быть плохо, — весело ответил Бальтазар, поправляя пиджак и складывая руки у груди. — Мои намерения самые дружелюбные. Я позитив тебе хочу подарить! Я не виноват, что заступил сюда на дежурство, поэтому не относись так враждебно. Я вообще самый милый ангел, — он засиял в улыбке.
— Знаешь, если бы ты посидел здесь чёрт знает сколько и порасшифровывал послание Бога, от которого лопаются сосуды, я бы посмотрела на тебя. Меня даже на прогулку не выводят, а я в ней очень нуждаюсь.
— Я отсюда тоже не вылазил. Когда ещё дружил с архангелом Гавриилом, то часто влипал в неприятности и становился головной болью Михаила. Ну и он, чтобы как-то повлиять на нас и показать, кто хозяин в доме, сажал нас сюда. Архистратиг наивно полагал, что сможет нас двоих перевоспитать. Он так никогда не ошибался. А когда-то, — ангел, стараясь подарить хоть какое-то настроение Орабель, заливисто рассмеялся, — вообще приказал нас выпороть.
— Выпороть? — задорный и искренний смех, его непринужденность, лёгкость и ребяческое поведение непроизвольно передались Орабель, и она сама не заметила, как заулыбалась. Впервые.
— С нас, значит, сняли туники, ну, все ангелы в обязательном порядке раньше их носили, и выпороли крапивой, смоченной в святом масле. Понятное дело, никакого эффекта это не произвело, и на следующий день нас застукали в компании красивых ангелесс с ножками стройными, как у берёзки. Гавриил как раз лапал попку очаровашки Эннаэль, а я лежал прям на упругих сиськах Ноёль. Ох, как же они, большие, словно баскетбольные мячики, выделялись из-под тканей туниечек. И за что я любил это одеяние, что от него можно было избавиться за секунду — развязал тонкий пояс, и вы уже обнажённые на зелёной травке в Эдемском саду. Нужно предложить архистратигу снова восстановить такой дресс-код, не смотря на современность и развитие технологий.
— Поразительно. Ты рассказываешь об этом с таким наслаждением… Плотские утехи… им предавались ангелы?
— Редкие экземпляры. Очень редкие. Исключения. Я и Гавриил.
— Я под впечатлением от твоего ангельского прошлого, — даже сквозь прутья Дюваль удалось рассмотреть его выразительные голубые глаза. — Знаешь, ты отличаешься от других, Бальтазар. Я не верю, что говорю об этом, но… с тобой не напряжно. Цвет твоих глаз он такой, как небо, а акцент…
— Французский, — прервав её, закончил Бальтазар. — Сосуд у меня прямиком из Парижа. Каждому ангелу нужен вессель, чтобы находиться в мире людей.
Спонтанно Бальтазар замолчал, потому что услышал, как с ним связывался юный Самандриил — его напарник, сообщая, что пора на пост. От этой новости Бальтазар погрустнел, но делать было нечего — против жёстких и строгих порядков Рая не попрешь.
— Придётся мне покинуть тебя, дорогуша. Один Сёмка, тот ещё студент, сказал, что нужно моё присутствие в охране сего места. Типо, вдруг архистратиг с проверкой нагрянет, решит обход устроить. Нам запрещено покидать посты, если нет на то уважительной причины. Это строго наказывается, поэтому мне пора. Не печалься, Орабель. Я обязательно забегу ещё. От меня, как от блох, не избавиться просто так. Excuse-moi, ma chère [2].
— Ничего, понимаю, — Белль хоть и не очень увлекалась французским языком, но догадалась, что означала фраза.
Тяжело выдохнув, она снова вернулась на свою лавочку. Присела, обхватив колени руками.
— Je pars, mais je reviendrai [3], — пообещал ангел, лукаво подмигивая.
— Merci.
Бальтазар, всё с той же задорной, детской улыбкой, развернулся и быстрыми шагами отправился на охранный пост. Орабель, когда перестала видеть его силуэт, приложила голову к стене и закрыла глаза, пытаясь расслабиться. Сколько ещё она должна здесь томиться? Месяц? Год или день?..
***
Орабель отложила на лавочку скрижаль и, обхватив голову руками, начала стонать. Чем больше она занималась интерпретацией, тем ужаснее себя чувствовала. Голова раскалывалась, и создавалось впечатление, что там марширует батальон солдат, стуча армейскими сапогами. Буквы не хотели складываться в слова и словно испытывали на прочность её здоровье, которое за эти дни заметно ухудшилось.
— Орабель, давай я тебя отвлеку? — чтобы морально поддержать ту, образ которой не видел, даже находясь с ней в одной тюрьме, предложил Гадриэль. — Расскажу одну очень любопытную историю? Обещаю, что ты не пожалеешь. Благодаря ей ты сможешь хоть на немного расслабиться.