И я не знаю, чьи они: мои или его.
— Тогда что случилось? Почему она прыгнула?
Поджимает губы. Я вижу, как дрожат покоцанные морщинами пальцы. Мы никогда не были так близко. Разве что в моменты стычек.
В которых он никогда не отвечал мне ударом на удар.
— Шизофрения — страшная болезнь, Олег, — выдыхает, разглаживая в руках золотой обруч. — Поражает не только мозг, но и тех, кто тебя любит. Она просто полезла мыть окно, а я подумал, что у нее глюки. Слишком резко дернулся снимать, наорал со страха, а Лиля испугалась. Отшатнулась и поскользнулась. Она еще двадцать минут прожила после, но спасти не успели.
— Почему не рассказал Жене?
Закрывает глаза и опускает голову. Словно на его плечи накинули две горы размером с Эверест. Прижимается к земле и дышит тяжело и сипло. Но продолжает говорить.
— Хватит с него того, что отец сумасшедший. Лиля — святой непогрешимый образ матери в его голове. Пусть такой и остается.
— Но…
— Держи, — внезапно Самуилович сжимает мою руку, а я чувствую прикосновение металла к коже. — Твоя бабушка любила сочинять рассказы про это кольцо. Лиля никогда его не носила.
— Мне не пригодится.
— Я так не думаю.
Он выпрямляется медленно. С хрустом и кряхтением. Тяжело опирается на стол и вновь и вновь трясет головой. Словно пытается скинуть захватывающую разум дымку, но не получается.
И я его понимаю, как никто другой.
— Поехали, — вздыхает тяжело и сипло, а затем утирает проступивший на лбу пот. — Я очень устал, сынок. Очень сильно устал. К Лиле хочу…
Слова тонут в вязком тумане свалившегося на него бреда.
Глава 50
Олег
Глава 50. Олег
— Лежик?
— На пару дней. Не помешаю?
Мама медленно отходит от двери, не отрывая внимательного взгляда, и пропускает внутрь своего дома. В коридоре стоит неразобранный чемодан, возле которого суетится Людвиг. Он поднимает обеспокоенный взгляд и открывает рот. Замечаю боковым зрением, как мама беззвучно машет рукой, и он сдерживает не вылетевшие слова. Затем, подхватив меня под локоть, мама тихоньку указывает на комнату.
Не ту, в которой гостили мы с Леной.
Немой тенью проскальзываю в маленькую гостинную и падаю на диван.
Чувствую себя отвратно и едва держусь на ногах. Третьи сутки без сна — слишком много для расшатанной психики под влиянием препаратов. Мир расплывается, а из горла рвется стон облегчения.
Рядом с мамой я выдержу пару дней. Лучше, чем в пустой квартире, в которой и стены давят. А потом… Станет легче.
«Посмотри ей в глаза и скажи, что сдался».
Собственный голос кажется чужим. Он всплывает в памяти вместе с событиями прошедших дней. Помятой паутиной на венике в деревенском туалете, от которого воняет дерьмом, они опутываю сознания и погружают в кокон воспоминаний.
Прикрыв веки, вновь вижу Самуиловича. Растерянного, скукожившегося. С лопатой, которую я ему впихнул в руки напротив покосившегося креста. Он даже не мог поднять взгляд и посмотреть на фото сияющей улыбающейся Лили.
«Хочешь к ней? Копай. Так уж и быть, зарою вас обоих».
Я не знаю, почему так сделал. Не понимаю, какого черта мне сдался старый козел. Но когда посадил его в машину, то проклинающего всех вокруг, то летящего куда-то далеко в забытие, не смог отпустить. Свернул в первый попавшийся круглосуточный, купил необходимое и, покидав в багажник, отправился на кладбище в Коломенском районе.
Добрались мы на место, когда на улице наступила ночь.
«Живем закапывать будешь?» — только и спросил он с кривой ухмылкой.
Затем решительно вонзил лопату в землю.
«Конечно. Тебе все равно, а мне приятно».
Не знаю, как голос не дрогнул. В отличии от него, я никогда никого не убивал.
Под металлический лязг крутящейся тупой болгарки по металлу в моих кишках, он копал быстро. Молча. И настолько решительно, что я с трудом оставался на месте. Он копал так яростно, что меня трясло. Я ждал, что он отступит, но нет.
Когда в яму погрузился по пояс, воткнул лопату в землю и, не слова не говоря, улегся на дно.
«Окурки собрать не забудь», — только сказал он, когда первая лопата земли полетела на него.
Я молчал. Силы стремительно улетучивались, а тело покрыла крупная дрожь. Вместе с потом, она переливалась по коже, щипала невидимые раны и соленой водой прижигала открывшиеся эрозии. Изжога вместе с тошнотой тщательно глушилась табачным дымом.
В какой-то момент я подумал, что так все и закончится. Он просто останется под толстым слоем земли, а я стану убийцей. Потому что никто из нас не остановится.
«Женя тебя возненавидит», — печально и как-то задумчиво вздохнул он.
А затем закашлялся, когда комья земли полетели ему в лицо.
«Почему? Он же предал тебя, так? Ничего я не путаю? Ему же плевать на тебя?» — притормозил я на секунду, вглядываясь в блеск промелькнувшего сознания в металлических радужках.
«Так», — кивнул Самуилович и закрыл глаза.
Желание врезать лопатой по его лицу сковало мышцы. Вместо этого, я зачерпнул побольше земли и сыпанул туда, где серебрилась макушка. Неужели старый козел думал, что я шучу?
Но нет. Проблема в том, что мой блеф похоже он воспринял вполне серьезно. А я понятия не имел, что делать, если тварь не очухается. Толку запереть в психушку? Он просто сдохнет там и все.
Бесполезно лечить того, кто не хочет вылечиться. В случае нашего заболевания — точно.
«Сука», — прохрипел я и воткнул лопату в землю, когда комья покрыли лежащего Самуиловича полностью.
«Жалкий ты уебок, Александр Самуилович. Слышишь меня⁈», — гаркнул и вытащил сигарету.
Сколько человек может пробыть под землей? Да, слой тонкий совсем, сантиметров десять, но она же забивается в нос, мешает дышать. В ящике еще есть запас кислорода, а здесь? Ледяной пот градом струился по разогретой спине, а сердце колошматило о ребра отбойным молотком. Страх болотной жижей ворвался в желудок и ударил в судорожно сжимающийся орган. Пищевод онемел, и я с трудом сглотнул, прогоняя горькую желчь обратно.
«Обязательно расскажу Левому, как ты в ямку лег и лапки сложил. И Семену Вениаминовичу. Они же так, блядь, тебя выгораживали. Саша, Саша, пуп земли, сука, святой! Саша не мог, Саша не делал. Он собой друга закрыл, пулю за него получил, сам чуть не сдох, а здесь — такое. Куда там. Оказывается, Саша просто боялся жить, блядь. Детям в глаза смотреть, перед сыном извиниться. Испугался Саня, как последний лошара, с монстром бороться. Зачем, правильно? Не для кого же».
Он молчал. А знакомая кровавая пелена медленно окутывала сознание. Яркие алые вспышки бесили зверя, дергали за усы, а ссохшийся шнурок с пробирающим до костей смехом перекрыл кислород. Мышцы опасно напряглись под паровозный гул, который окончательно парализовал легкие
Плевать.
Хочет сдохнуть — пусть дохнет.
«Да какая мне, на хуй, разница? Сдохни уже, бесполезная тварь!» — рявкнул я и взвинченный, подскочил с места и схватился за лопату.
Я бы убил его.
В порыве гнева, ничего не соображая, закопал полностью. Если бы в момент, когда я отвернулся за новой порцией, лопата не прилетела мне черенком в нос. Остальное прошло, как в тумане. Восставший из мертвый Самуилович кинулся на меня. И мы сцепились. Рыча и рассыпая проклятия друг на друга, в тумане безумия, снося вокруг все, пока уставшие и выплеснувшиеся, тяжело дыша, не повалились на землю.
«Думаешь, Женя когда-нибудь простит?» — спросил он в полной тишине, глядя на облачка пара, выходящие из наших тел.
«Да. Это же Женя», — улыбнулся я и поморщился, трогая отдающий болью нос.
«А психушка, там…?», — он натужно кашлянул. Нотки страха в его голосе поразили меня. Одновременно бесили, но при этом задевали что-то нежное. От чего я злился еще больше.
«Не так страшно все. К тебе могут приходить, у желающих график посещений на руках. Телефон под контролем врачей, но тоже в доступе. Интернет, VIP палата, все условия. Бассейн один чего стоит. Как в санаторий скатаешься», — ответил я с нескрываемым раздражением и тонкой примесью горечи. Она зависла над нами и растворилась в запахе влажной земли и умиротворения, которое я встречал только на кладбище.