Моргаю. Еще раз. И снова. Затем незаметно царапаю запястье. Нихрена не понятно. Лена скидывает голубые лодочки и тянется к обувнице. Вытаскивает тапки себе и Ане, которая что-то стучит на планшете, сидя на тумбе.
То ли глюки, то ли Лена правда здесь, а тело онемело. Кровь стремительно покидает голову и горячей тяжестью наполняет сердце.
И член, сука. Мирно спящий в глубокой депрессии, он оживает, как по волшебству. И требует компенсации за непозволительно длительное воздержание с перерывами на сухой паек в виде скудного самоудовлетворения в душе.
Немедленно. Можно прямо на полу. Или тумбе. Аня его, к слову, ни хера не смущает. Действительно, когда нас пугали такие мелочи, как присутствие подруги, правда?
Лена откидывает за спину белые волосы, которые после пребывания на солнце приобрели золотистый оттенок. Они рассыпаются по загорелым плечам, неприкрытых классическим платьем без рукавов.
Только глаз ее не вижу. Скрытые за стеклами толстых очков какой-то новомодной модели, они закрывают половину лица.
Нихуя не понимаю, что делать. Авокадо пошло на хуй.
Дернуться страшно — даже если глюк, то пусть побудет подольше. А если она правда здесь, то… зачем? Невидимые тиски сминают виски, пока я пережевываю новые ровные импланты.
— Лена, — хриплю, давясь словами.
Они встают поперек горла и связывают в узел язык. Паника на уровне привязанного к рельсам человека. Внутри я захожусь в судорогах, понимаю, что поезд точно снесет. Но выбраться не могу.
Не двинуться, блядь.
— Отвратительно, — пригвождает карим взором к полу Аня и согласно кивает, перебивая меня. — Холодный делаем?
— Да, — удовлетворенно причмокивает Лена и, уставившись в зеркало, поправляет невесомую помаду, пока я, как наркоман, втягиваю стремительно наполняющийся ее запахом воздух… — Я только не знаю, как кухню обыгрывать.
— А мы здесь стену снесем, — шаркает тапочками по полу Аня и стремительно пролетает мимо меня. — Появляется большое пространство. Делаем кухню-гостинную, типа как в доме. И маленькую спальню и детскую. На постоянную жизнь, конечно, маловато, но у тебя и так там замок получается.
Я как в театре. Передо мной разыгрывается спектакль, а я проспал половину представления и нихуя не понимаю, чего от меня хотят актеры на сцене. Гул в ушах усиливается, когда нежный ландыш щекочет ноздри, а Лена проходит мимо. В миллиметре. Так близко, что я точно знаю.
Не глюки. Она здесь. В моей квартире.
— Думаешь?
— Уверена.
— Тогда и арку снесем, да? — расстроенно поджимает губы и встает рядом с Аней.
— Да. Зачем тебе прошлый век? Опять же, детям нужно собственное пространство. Тем более, двоим.
— Ты права. Снесем, — решительно кивает, скрестив на груди руки.
— Снесем.
— Я вам, блядь, не мешаю? — рычу и стискиваю кулаки.
Лена задумчиво склоняет голову на бок, продолжая разглядывать стену.
— Естественно мешаешь, хорек. Мы думаем, а ты орешь, как резаный, — фыркает недовольно воробушек, а я давлюсь от возмущения. — Рычалку прикрой. Я беременная, и голову проломить могу на нерве.
— Или не сносить? — цыкает Лена и вгрызается в ноготь. — Маленькая кухня — уютно.
— Арку?
— Стену.
— Не, стену точно снесем.
— Тварь неблагодарная рычать будет, — вздыхает притворно Лена и поправляет очки.
— Тварь то? Будет, конечно. На то он и тварь, — философски отмечает Аня и с шипящими нотами кидает на меня испепеляющий взгляд. — Неблагодарная.
— Я для него все.
— Конечно.
— А он?
— А он тварь.
— Мудак.
— Дебил.
— Идиот.
— Пойду я детскую гляну, пока инсталляция твоего мужа меня паром не прибила. А ты про стену пока думай, — довольно кряхтит Аня и проносится мимо меня в сторону спальни. — Мы же розовый делаем?
— Ну такой, — кричит в след Ане и передергивает плечами Лена. — Пастельный, понежнее. Но чтобы поярче! Но не вырви глаз. И посветлее.
— Да, да, — щебечет воробушек, а затем раздается грохот. — Ой, я что-то уронила! Вай, какая досада. Слышишь, Леночка?
— На счастье, — вскрикивает дребезжащая от напряжения Лена, а воздух стремительно наполняется озоном. — Бей, Анют, ни в чем себе не отказывай. Я же, блядь, миллиардерша. Мне муж деньги в лицо кинул и свалил. Я же дорогая эскортница, ты не знала? Ни в чем себе не отказывай.
Ее голос переходит в змеиный шепот. Губы поджимаются в тонкую нить, а комнату пронзает разряд грома. В следующую секунду, сорвавшись с места, будто резко выпрямившись пружина, потеряв по пути очки, хватает мой ноутбук. А затем со звериным рыком, без предупреждения и объявления войны, швыряет его в меня. Только и успеваю пригнуться. Несчастная техника разлетается о стену и покореженная падает на пол.
Следом в меня летит то немногое, что стоит на открытом пространстве.
— Мудила! Скотина неблагодарная! Идиот! Я тебя убью, Шершнев! Я тебя, сука, за этот сранный месяц, выпотрошу и собакам скормлю! Понял меня? Хотя, что ты там понял, инфузория недоразвитая! Кретин!
Моя любимая женщина, словно взбесившаяся фурия, разрывает пространство в клочья за считанные секунды. Я же задыхаюсь от гула обратившегося в хомяка в колесе сердца. Перед глазами туман, в голове фанфары и внеплановый парад тараканов, что топчут кирзовыми сапогами по мозжечку и не дают стабилизироваться.
— Документы на развод хотел? Так на, получай! — орет Лена, срываясь на визг, а кипа белых листов летят мне в лицо. — Подавись! Не забудь маме рассказать, как бросил беременную жену, идиот! Сука, как я вообще полюбила тебя, а⁈ Идиот!
С трудом перевариваю услышанное. Под сетью оскорблений, треска разрушающейся на глазах квартиры и ударов, цепляюсь за блестящие лазурные радужки в сетке покрасневших сосудов. Припухшие веки, и серебристые дорожки на щеках.
— Тебе это нужно было⁈ — орет мне в лицо и бьет со всей дури. Снова и снова.
Челюсть хрустит, лицо горит от пощечин, а ребра скрипят от разряженного воздуха. Потому что кислород в комнате пропитывается ее болью. Горькой, отравленной. Она оседает на корне языка и серной кислотой разъедает до сквозной дыры в глотке. Подобно яду гадюки, она разогревает и сгущает кровь, погружая сознание в агонию.
— Я, блядь, последние бабки отдала за проект нашего дома! Готовила сюрприз ему! Про детей не говорила, потому что боялась, а вдруг не получится, а Олежа расстроится. А Олежа что? А Олежа бабки в лицо швырнул и съебался в закат страдать! Кретин! Сука ты Шершнев! Скотина!
Ее трясет. Соленые капли разлетаются в стороны, а от тела исходит пугающе ледяная вибрация. Она пылает и мерзнет одновременно. Налет безумия в лазурных колодцах парализует и не дает двинуться.
Ей плохо.
Лене плохо.
Очень больно. Из-за меня.
Готов провалиться сквозь землю, лишь бы отмотать время назад. Идиот, блядь. Непроходимый дебил.
Я сделал именно то, чего боялся. Ранил женщину, которую люблю больше жизни.
Которая любит меня, несмотря ни на что.
— Ну, смотри! — выплевывает, расцарапывая мои ладони. Лягается и кружится с шипением растревоженной змеей в кольце рук. — Наслаждайся! Так тебе понятно, дебила кусок⁈ Нравится смотреть, как я мучаюсь⁈ Ненавижу тебя, ублюдок! Не-на-ви-жу!
Лена шмыгает носом и снова что-то орет, а я под визг тормозящего поезда, сползаю на пол. Потому что не могу больше смотреть. Ударяюсь коленями о деревянную поверхность пола и прижимаюсь к ней.
Новая пощечина обжигает лицо, когда утыкаюсь лбом в плоский живот. Плевать, как выглядит. Пусть делает, что хочет. Стискиваю бедра, трусь щетиной о белую ткань под градом сыплющихся на меня ударов.
— Пустил меня! Быстро пусти, Шершнев, а то я за себя не ручаюсь! — ерзает взбесившейся кошкой и, зашипев, дергается.
Колотит по всему, куда может достать. Лицо, глаза, шея, грудь. Выкручивается и вырывается, раздирая меня на куски. Новые удары сыпятся медленнее, пока, наконец, не сходят на нет. Лена недовольно сопит, а я погружаюсь в транс из бешеного биения ее сердца.