Оставшись с ним наедине, прапорщик сказал: — Коммунист — великое звание. Вы находитесь пока на подступах к нему. А вчера сделали шаг назад... Если каждый день по такому шагу, куда докатитесь?..
По лицу собеседника пошли красные пятна. Подействовали на него эти слова. Похоже, даже обидели. Но ведь говорил не кто-нибудь, а старшина подразделения, который к тому же еще и заместитель секретаря партийной организации. Пришлось молча, скрепя сердце проглотить обиду.
Винокуров догадывался о состоянии своего младшего товарища. Хороший, в сущности, парень, отличный специалист, он будет теперь несколько дней переживать. Ну что ж... Пусть сам придет к осознанию своего места в коллективе. Служить и отвечать лишь за себя — мало для коммуниста. А то, что попервоначалу обиделся, не беда. Это пройдет. Главное — чтобы понял.
Бывало и прежде, втихомолку «дулись» на Александра Филимоновича люди, задетые его прямотой. А спустя месяцы, годы, уволившись в запас, присылали письма. Благодарили за строгость спроса. За науку.
То давняя история. Но не настолько, чтобы в подразделении совершенно забыли о ней. Тем более что она в своем роде единственная. За десять лет службы Винокурова в должности старшины в его практике ни прежде, ни потом ничего подобного не встречалось.
Как-то перед завтраком, на построении, солдаты, полные смятения, обратились к прапорщику. Оказалось, у одного пропали часы, у * второго — электробритва, а у нескольких человек — деньги... Накануне вечером из городка убыла большая группа прикомандированных. И кое-кто предположил: мол. не иначе, они.
Винокуров, однако, был другого мнения. Доложив командиру о чрезвычайном происшествии, он заметил:
— Наших гостей я не подозреваю. Во-первых, свалить вину на них — это самый легкий путь, и потому чаще всего неверный. Да и некрасиво по отношению к ним. Полагаю, вещи и деньги взял кто-то из своих. Специально подгадал так, чтобы отъездом прикомандированных прикрыть себя. Он же знал, что пропажу обнаружат сразу... Разрешите, товарищ майор, я сам возьмусь за это дело. Как говорится, тряхну стариной.
— Ну что ж, Александр Филимонович, вы меня убедили. Действуйте...
Старшина не спешил с расследованием. Но это лишь на взгляд со стороны. Потому что никого не вызывал, не расспрашивал, не уточнял обстоятельств. Зато он думал сейчас. Думал о подчиненных. Зная их прошлое и настоящее, еще и еще раз оценивал сильные и слабые стороны каждого. Взять деньги и ценности у товарища мог только эгоист по натуре. Подобный тип людей явно или тайно, в зависимости от обстоятельств, свысока относится к окружающим. А этим выдуманным превосходством своим, как экраном, отгораживается от угрызений совести.
В данном случае ощущается почерк мелкого, но достаточно хладнокровного карманника. До поры до времени он маскировался под честного нормального парня, такого, как все. Он и впредь постарается носить эту маску, которую сбросил, наверное, на полчаса, в полной уверенности, что разоблачить его не смогут.
Не спеша обходил свое немалое по размерам хозяйство старшина. Заглянул в котельную. Осмотрел баню. Издали понаблюдал за клетками, в которых содержались сторожевые собаки. Доступ к ним имел лишь рядовой Афанасий Карагин. Сильные злые овчарки никого больше не подпускали к себе. В обязанность Карагина входило разводить своих любимцев на посты, ухаживать за ними: поить, кормить, следить за здоровьем и чистотой четвероногих помощников человека.
Когда-то, еще до армии, Карагин имел несколько приводов в милицию. Улица связала его с людьми, нечистыми на руку. Винокуров никогда не напоминал об этом солдату, да и повода не было. Но помнить о том прапорщик обязан. Среди товарищей Афанасий держался особняком. В какой-то мере этой обособленности способствовала сама должность его. Но Александр Филимонович знал, что задиристо самолюбивыми людей делает не должность, а характер. Карагин, как показывали наблюдения, по своему адресу не терпел шуток. Высмеять же соседа по курилке, и зачастую зло и беспощадно, случая не упускал. Не прост ох не прост был рано потерявший отца парень.
«Интересное местечко, — мысленно произнес старшина. — При желании тут, в клетках, можно спрятать что угодно. Охрана-то вон какая зубастая. Сунься попробуй».
На следующее утро прапорщик стал по одному вызывать к себе солдат и сержантов для беседы. Где-то двадцатым или двадцать первым пригласил и рядового Карагина.
— Человек вы самостоятельный, — сказал ему старшина. — Как замечал, на все имеете свою точку зрения: другим не поддакиваете. Поэтому и хочу спросить, как по- вашему, кто мог взять деньги и остальное?
Солдат сжал губы, лишь на мгновение опустил глаза, а когда поднял их на старшину, в них появилось жесткое выражение:
— Чужая душа — потемки, товарищ старшина. Вон сколько народу перебывало у нас. И каждый, наверное, себя хуже других не считает. Почему же я должен знать, что и у кого на уме?
— Ну а все-таки? Могли бы вы сделать какое-то, пусть самое предварительное, заключение?
— Нет, Шерлока Холмса из меня не получится. У самого стащили электробритву. Теперь небось она далеко-о отсюда.
— Ладно, разберемся... Можете быть свободны, товарищ Карагин.
По тому, с. какой подчеркнутой старательностью изображал спокойствие солдат, как, выходя из канцелярии, вдруг обернулся и глянул на старшину, Александр Филимонович догадался: он. А версия с бритвой — уловка, дескать, кто же сам у себя потащит?
Как ни в чем ни бывало продолжал Винокуров беседовать с людьми. А вечером позвонил в штаб части и попросил прислать в подразделение ветфельдшера. К тому же подошел срок проведения дезинфекции клеток. Так что предлог был удобный.
...Когда собак увели, а делал это, разумеется Карагин, старшина тщательно осмотрел клетки. В одной из них, под полом, обнаружил оцинкованный ящик из-под патронов. Сейчас в нем лежали деньги, часы и «пропавшая» у Карагина бритва. Изъяв содержимое тайника, Александр Филимонович ушел в казарму. А через час туда прибежал запыхавшийся и бледный Карагин:
— Товарищ старшина, товарищ старшина, я должен вам что-то сказать!
— Слушаю вас.
— А вы не передадите наш разговор ребятам?
— Смотря что... Одно могу сказать твердо: будете со мной откровенны до конца, я вас не подведу.
Афанасий вдруг весь как-то съежился, потух:
— Боюсь... Хуже мне будет.
— Если не доверяете, тогда ничего говорить не надо.
— Вам скажи, ребята узнают.
— Разве был случай, когда бы я не сдержал свое слово?
— Не было.
— Так в чем же дело? Впрочем, если сомневаетесь во мне, тогда идите. Идите и подумайте.
Во время вечерней поверки, закончив перекличку, старшина всенародно возвратил деньги, часы и электробритву их владельцам. Это был точно рассчитанный психологический ход. Белый как мел отходил от прапорщика Карагин со своей нашедшейся «пропажей». Перед строем личного состава прапорщик пообещал, что отныне в казарме ничего не пропадет. Так оно потом и вышло.
А Карагин ходил сам не свой. Осунулся, потемнел с лица. Александр Филимонович не подгонял событий. Знал о той мучительной внутренней борьбе, какая кипела сейчас в душе Афанасия. Уличить солдата труда бы не составило. Но хотелось не уличить — перевоспитать. Отец Карагина, участник Великой Отечественной войны, умер от старых ран. Мать занята была на тяжелой мужской работе. Афанасий, предоставленный сам себе, рос почти без присмотра. Уличная вольница была его воспитателем. Но ведь осталась же в нем какая-то отцовская закваска! Винокурову важно было не сломать парня, а поставить на ноги. Да так, чтобы уже никогда не появилось в нем желания «упасть» снова. Прапорщик терпеливо ждал. И наконец, еще через сутки, Афанасий, который, похоже, вторую ночь не смыкал глаз, пришел и признался:
— Товарищ старшина, я это... деньги взял и часы.