Выскочил шофер, попытался снять крышку радиатора, да, видать, сдуру-то обжегся. Выругался на всю улицу и полез в кабину. Вытаскивает старую, промасленную фуфайку, накинул на радиатор и прихватил ею крышку.
Экспедитор — человек уже в годах. На плечах — серенький дешевый пиджачок (в рубчик). Вылез из кабины, огляделся: где тут можно приткнуться, присесть? Тяжелым движением замученного человека стянул с головы, блеснув загорелой лысиной, капроновую шляпу (такие уже давно списали на всех базах как неходовой товар, но именно этот паркий вид головного убора чем-то привлекал сельских кооператоров и поселковых снабженцев). Экспедитор в доходчивой форме разъяснил шоферу-неудачнику его место в экономической структуре страны:
— Тебе не баранку — хвосты быкам крутить! Детскую коляску и то нельзя доверить!
Шофер в долгу не остался, охотно поделился с лысым экспедитором своим мнением о проблеме запасных частей к машинам, которые уже четверть века сняты с производства.
— Только идиот может возиться с таким драндулетом. Ему в обед сто лет! Уволюсь! На шахте обещали самосвал. Почти новенький: после «капиталки»!
Словом, обменялись мнениями.
Рабочий, сидевший вопреки всем правилам техники безопасности на ящиках (Поселок — тут свои нравы, обычаи и правила дорожного движения), начал подначивать шофера, суетившегося возле мотора:
— Коля! А заварочку припас? Угости чайком!
Коле и без того тошно. Он пригрозил молодому, озорному рабочему:
— Вот угощу... заводной ручкой! А ну слезай с ящиков! Я из-за тебя прав лишаться не намерен! Дотопаешь до базы, пока я тут вожусь.
День уходил в прошлое, откуда ему уже не было возврата. По пыльной обочине дороги величественно прошлепали две коровы, сыто мотавшие головами. За ними брела тетка в старенькой фуфайке, державшая в одной руке клюку Бабы-Яги, а в другой — складной брезентовый стульчик.
Это были, по всему видать, последние буренки в рабочем поселке, где мода на «свою скотину» уже закончилась. Да и зачем держать? Морока! Хлопоты! Правда, молоко от хозяйской коровы — в цене, спрос на него опережает предложение.
Подошла тетка в фуфайке к высоким тесовым воротам, постучала своим батогом, смахивающим на клюку Бабы-Яги, в калитку и громко закричала в расчете на то, чтобы ее услыхала глухая хозяйка:
— Мефодьевна, а Мефодьевна, молоко седни брать будешь? Ежели нет — отдам завмагше, у ейной дочери перегорело в грудях молоко, выпаивают младенца коровьим.
И, словно бы ожидала этого зова, на крыльцо, не мешкая, вышла согбенная годами седая старуха. Проворчала недовольно:
— Нонче не надо никакого молока: съехали мои постояльцы. — И массивная, тяжелая дверь в скороходовский дом захлопнулась.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Иван Иванович переглянулся со Строкуном: «Съехали постояльцы!»
— Что же теперь? — озадаченно спросил Иван Иванович. — Предупреждал же Дорошенко: у Папы Юли на опасность — волчье чутье.
Строкун досадовал:
— Сволота! Может, где-то в пути выплывет, кажется, все ходы-выходы перекрыты. Но в дом войти все же придется, так что операцию продолжаем по плану.
По плану, значит, по плану...
В соседнем дворе заквохтали потревоженные куры. Мать велела своим сорванцам загнать птицу в сарай, а те готовы изо всего сделать забаву. Наперегонки!
Чему удивляться? Все мы в десять-двенадцать лет были непоседами, неугомонными озорниками...
Две курицы и петух взлетели на забор. А оттуда — в соседский двор. Мальчишки — поселковая босота — лихо вслед за беглецами перемахнули через забор.
— На место, клятые кудахталки! Кыш! Кыш!
Куры встревожено оглянулись, поняли, что неприятностей не избежать, от этих хулиганистых голопятых пацанов хорошего не жди, и, спасая свою жизнь, бросились наутек. Кто — куда! Квохчут, крыльями отчаянно хлопают. И прямиком через небольшую клумбочку последних осенних георгин и скромных невест осени — астр. Мальчишки — за ними. Орут! Весело озорникам. А куры от страха совсем головы потеряли: мечутся, изводятся.
— Вовка! Петуха! Петуха хватай!
Тут распахивается дверь, и на крыльце с веником в руках появляется хозяйка. Кто же останется равнодушным, если у тебя на глазах топчут цветы. Ты вскапывала эту землю, сажала, лелеяла, поливала. А они — басурманы!