— Дурак или сроду так! — вырвалось у дежурного. — Впервые встречаю чудака, который требует, чтобы его судили вместо того, чтобы помиловать!
— Милуют — от щедрости души, а вы, граждане представители советской милиции, хотите все спустить на тормозах совершенно по иной причине: у одного из преступников папа — майор милиции, у другого — знаменитый председатель колхоза, Герой Социалистического Труда... — жестко ответил Саня.
— Сотрясаем воздух хорошими словами, — нахмурился старший лейтенант. — Но от самых хороших намерений даже плохая трава не растет. Лишение свободы — только в книжках школа, а в жизни это не так. В компанию к убийцам и грабителям ему захотелось... — Старший лейтенант исчерпал свое терпение и сожалел, что так долго уговаривал упрямого парня. — Доучились! Кан-ди-да-ты... Не был бы ты сыном уважаемого человека... А майору каково, подумал? Спросят! Взыщут! А за что, спрашивается? На дурака что-то нашло, какая-то извилина в мозгах не по профилю легла. — Он покрутил пальцем возле виска.
В самом деле, Саня, видимо, до сих пор не думал об этой стороне дела.
С удивлением посмотрел на дежурного, на отца, потом метнул взгляд в сторону Славки Сирко, топтавшегося возле деревянной лавки, и снова сник.
— Прости, папка, — проговорил он угрюмо. — Но иначе я поступить не мог. И ты обязан с нами... по всей строгости закона.
Понимая, что Саня перевозбужден, Иван Иванович мягко ответил:
— Если бы ты был преступником, я бы подписал самый суровый приговор. Но таковым ни тебя, ни Славку не считаю, поэтому поступлю с вами, как поступил бы с любым в подобной ситуации. Составьте протокол, — обратился он к дежурному. — Проинформируйте прокуратуру. А копию — в институт. «О недостойном поведении аспиранта кафедры общей геологии Александра Ивановича Орача». Материалы на Станислава Сирко передайте на усмотрение военкомата, который, если сочтет нужным, направит их в военную прокуратуру.
Оба виновника подписали протокол не читая.
Иван Иванович вышел вместе с ними на улицу. Душу полосовала зеленая тоска. Было уже поздно. Тьме-тьмущей, казалось, не было и не будет конца-края. Ночь задавала свой ритм жизни далеким мерцающим звездам и всему сущему на земле. Только крохотные островочки света, ютившиеся под фонарями, были не подвластны могучей владычице.
Неподалеку от здания милиции, за высоким плотным забором находилась железнодорожная станция. Диспетчер на сортировочной горке ругал по громкоговорящей связи — по секрету всему свету — рохлю машиниста маневрового тепловоза, что-то напутавшего спросонья.
Прошла парочка. Парень обхватил девушку за талию, девчушка млела от удовольствия и льнула к спутнику. Влюбленным было наплевать на страсти-мордасти, кипевшие в душах четверых, стоявших у широкого крыльца райотдела милиции.
— Хочется, чтобы случившиеся послужило вам обоим уроком, — проговорил Иван Иванович, обращаясь к растерянному прапорщику Сирко.
— Дядя Ваня, разве это я? — взмолился тот. — Санька все затеял. Я, конечно, дурак, за нож схватился. Но это от обиды: при девчонках — по роже, и почти ни за что...
— Да есть, видимо, за что, — с горечью ответил Иван Иванович и показал сыну на «Волгу», стоявшую неподалеку на площадке. — Садись, — Когда Саня ушел, он спросил Славку: — Ты можешь мне толком объяснить, какая кошка пробежала между вами?
Тот пожал плечами.
— Ума не приложу... Вы бы знали, как я о нем скучаю в армии. И всем рассказываю, какой у меня друг — великим ученым будет. Да я за Саньку — кому угодно голову скручу. Он мне роднее жены и сына... Что на него нашло?..
Он недоумевал и был искренен в своем недоумении.
Не понимал по-прежнему причины распри друзей и Иван Иванович.
— Ну ладно, иди, — отпустил он Сирко. И выругался: — Дурачье! Мой совет: завтра с утра к военкому и, пока не передали протокол, кайся...
— Дядя Ваня, я же понимаю... Отправят депешу в часть — меня в два счета демобилизуют...
Совсем иначе был настроен Саня. Сначала Иван Иванович хотел сесть рядом с ним на заднее сидение, но почувствовал, что этого делать не стоит.
Ехали молча. Саня сидел затаившись. Порою Ивану Ивановичу казалось, что сын даже не дышит. Хотелось обернуться, но он сдерживал себя.
Наконец Саня заговорил:
— Ты... дома-то нашим... без подробностей, мол, подрались — и все. А то Марина разохается. Да и Аннушка слезу прольет.
Иван Иванович не без сарказма ответил: