количество билетов даже большее, нежели указывала ваша Хомина.
— Значит, она все-таки поднаврала мне под занавес,— перевел на свой язык Иван
Петрович.
— Судите сами. А заключение таково: выигрыш на триста билетов из тысячи имеющихся
практически абсолютно невероятен.
— Сколько же она их прибрала к своим рукам?..— невольно вырвалось у Ивана
Петровича.
— В какой-то мере на это проливает свет ответ экспертизы на первый вопрос,— сказал ему
Стихин.— Послушайте: из двух тысяч непроданных билетов в Камышлове, учитывая самые
благоприятные условия, наиболее достоверным представляется выигрыш на сто пятьдесят два
билета. Ну а при расчете от выигрышей Хоминой к количеству билетов, необходимых для
обеспечения пятидесяти девяти выигрышей, надо было в худшем случае иметь на руках не
меньше тысячи билетов...
— Так... Выходит, она мне подсунула только пятую часть украденного. Ловко!..
— Я уточню, Иван Петрович,— сказал Стихин,— У нас ведь высчитано и это. Из двухсот
билетов Хоминой в лучшем случае могло выиграть четырнадцать. Вот теперь составляйте
окончательный вывод...
Итак, Хоминой удалось ввести следствие в заблуждение. По четвертому выпуску она
уменьшила количество похищенных ею билетов почти в пять раз, а по пятому и шестому —
почти в шесть.
Теперь ее преступление стало выглядеть совсем иначе. Даже нарицательная стоимость
похищенных билетов без учета выпавших на них выигрышей, представляла грозную цифру.
Разумеется, за ней стояло и более суровое наказание.
Возвращаясь в управление с заключением экспертизы в кармане, Иван Петрович
представлял и последнюю встречу с Хоминой.
...Она вошла к нему на другой день спокойная и сдержанная, как человек, который трезво и
окончательно усвоил свое положение и знает, что его ждет впереди.
Они обменялись приветствиями, и Упоров, как всегда, предложил ей сесть.
Она окинула его стол привычным взглядом и, не увидев на нем бланков протокола допроса,
стала равнодушно ждать разговора.
— Светлана Владимировна, вы, судя по документам, уже второй год учились заочно в
аспирантуре,
— Да.
— И наверняка обстоятельно изучали высшую математику?..
— Еще в институте.
— И теорию математики?
— Да.
— А теорема Лапласа вам знакома?
— Да,— ответила она и поправила снисходительно: — Интегральная теорема Муавра —
Лапласа.
— Вот, вот,—согласился Упоров.—Теперь я вижу, что вы все понимаете. Поэтому прошу
ознакомиться с этим документом...
И он протянул ей заключение математико-статистической экспертизы,
Она быстро просматривала отпечатанные листы, а на лице ее опять появилось то
выражение, которое Упоров увидел в тот день, когда она слушала магнитофонную запись
показаний Екатерины Клементьевны Бекетовой. Хомина, казалось, смотрела сквозь листы
далеко, далеко, в то будущее, которое неотвратимо ждет ее...
— Все правильно,— сказала она устало, положив заключение на стол.
— Значит, вам предстоит обратиться ко мне с заявлением о новом изменении ваших
показаний?..
— А что делать? — пожала она плечами. И впервые за все время улыбнулась незло: — Вы
умеете ставить других в нужные вам обстоятельства.
— Вот это вы преувеличили, Светлана Владимировна. В неловкие обстоятельства вы
попадали по своей вине.
— Возможно, — согласилась она.
— Не возможно, а точно. Что касается меня, то я с самого начала хотел уберечь вас от
этого.
— Да?
— А как же? Ведь иначе я бы не посоветовал вам прочесть ту статью в «Известиях».
Помните?
— Помню.
— И название помните?
— «Катастрофа».
— Да, катастрофа...
Так они и расстались.
...Через несколько дней Упоров закончил следствие и, написав обвинительное заключение,
передал дело в суд.
До дня суда он воздержался от ареста Пустынина, очень надеялся, что, несмотря на его
косвенное соучастие в преступлении, его оставят на свободе, пусть с условным сроком
наказания, но на свободе. От близких друзей он не скрывал этого. Ему не хотелось, чтобы
маленькая дочь Хоминой, считавшая Пустынина своим отцом, лишилась обоих родителей сразу.
Но суд решил иначе. Во время его заседаний Пустынина взяли под стражу, и он получил
наказание, также связанное с лишением свободы, хотя и неизмеримо меньшее, чем его жена.
Заключение научной экспертизы, проведенной по инициативе Ивана Петровича Упорова,
было признано Генеральной прокуратурой объективным документом, а сама экспертиза
официально включена в судебную и следственную практику. Выявленное им преступление
повлекло за собой изменение действовавшей до той поры инструкции по порядку проведения
ликвидации непроданных билетов денежно-вещевой лотереи.
Дело Хоминой, не имевшее прецедента, оказалось последним.
Других таких быть уже не может.
Может быть, поэтому его теперь знают еще и под другим названием: дело Упорова.
Вот так и закончилось математическое дело Ивана Петровича.
* * *
Позднее сослуживцы задавали Ивану Петровичу вопрос о том самом Максимове —
кочегаре, который продал билет Хоминой. По делу он не привлекался.
— Не причастен он был к той краже,— объяснял Иван Петрович.— Я еще тогда понял это.
Просто он раньше нашего Сгибнева нашел кошелек. Билеты и деньги, как припоминала Хомина,
лежали в разных отделениях. Шилова вытащила только деньги, оставив впопыхах местному
кочегару выигрыши. Но Максимов понял: воспользуйся он такой находкой — он подвергнет
себя опасности. Вот и сочинил сказочку про своих ночных клиенток, которые якобы сделали ему
подарочек. А здорово сочинил!
— Позволь, позволь, кошелек-то хоминский, это доказано!..
— Ну и что? Его могли раньше Максимова найти те самые барышни. Мы же их так и не
знаем.
— Вы только что сказали: девиц Максимов выдумал.
— А если нет? Попробуйте придраться...
Несколько лет назад, возвращаясь из командировки на Север, я очутился в купе с
попутчиками, среди которых оказался любитель детективных повестей. Он все время пытался
сосредоточиться на чтении, но у него это не получалось, так как мы мешали ему своими
разговорами. Наконец он оставил свое намерение, отложил книжку и, словно оправдываясь за
нежелание присоединиться к нашей компании, стал рассказывать об удивительном сыщике, про
которого только что читал, Из его нескладного рассказа мы, откровенно говоря, понимали мало,
но из вежливости слушали, пока один из нас вдруг не выдержал.
— Все это ерунда,— сказал он веско.— Не люблю я читать и слушать про то, как на Западе
крадут разные там миллионы. Да и не жалко мне тех клещей денежных, которые столько
накопили. Там и преступность-то разукрашивают как рекламу. А на черта это нам? Уж если
говорить про сыщиков, то наши куда умнее.
— Все это верно в какой-то степени,— не посмел категорически возразить любитель
детективов,— но согласитесь, что раскручивать миллионное дел посложней какой-нибудь
сторублевой растраты...
— Ерунда,— снова отрезал противник Запада.— При чем тут растрата? Мне надо, чтобы в
моем доме порядок был. Поэтому и уважаю я наших сыщиков, которые всякую шантрапу из
потемок тащат. Вот я из Серова, например. Могу сказать, что у нас несколько лет назад такое
приключилось, что без смеху и рассказать невозможно, а с другой стороны — факт!
И начал излагать.
— Отчего я все тонкости знаю? Скажу. Главное лицо во всей этой истории был мой сосед,
в нашем, серовском уголовном розыске работал. Он мне все тонкости и рассказал. Да и сам-то я