— Ждать буду.
...Если присмотреться внимательнее к жизни, в ней нетрудно заметить разумный порядок.
Всюду и во всем.
Например, птицы. Самые разные бывают они по своему характеру. У одних сила, у других
сноровка, у третьих ум. И потому что они разные, они и уживаются друг возле друга: у которой
ума не хватает, так она берет силой, а у которой силы нет, так сноровка выручит. И еще есть у
каждой птицы свое назначение, которого и сама-то она не осознает.
Скажем, дятел. Нарядная птица и летает проворно, не так-то просто взять его. Мог бы и в
небо взлететь, может, не ниже орла. Но он все время трудится в лесу: и долбит, и долбит, и
долбит своим долотом-носом по стволам столетних деревьев, выбирая всякую зловредную
шпану. Лесной фельдшер!
Так и умирает на работе. Знающие люди говорят: от сотрясения мозга. Поэтому и живет на
свете мало: профессиональная болезнь сводит в могилу...
А ведь у дятла-то положение дворянское: начальства нет, приказывать некому, мог бы и на
ветке позагорать недельку-другую. Так нет! Трудится...
Вот и уполномоченные уголовного розыска милиции. Всю жизнь убирают из жизни
всякую нечисть. А ведь она прячется, да иной раз так ловко, что сразу-то и не возьмешь.
Олег Владимирович понимал всю трудность создавшегося положения. Рассудительный по
характеру, он допускал, что преступление может остаться нераскрытым, так как не вызывала
сомнения квалификация преступника, человека определенно приезжего и предусмотрительного.
Но примириться с этим не мог.
Он еще не знал, какое отношение имеют к краже и мартьяновский ботинок, и газовый
платок Маруси Банниковой, и сапоги ее гостя, заехавшего в Нижние Серги на два дня. Но эти
вещи не по его воле становились в прямую связь с преступлением. Поэтому их нужно было
объяснить и для следствия, и для себя, пусть даже окажется, что к преступлению они не имеют
отношения.
...Уже пошел второй час ночи, когда Чернов услышал в коридоре шаги.
Через минуту в кабинет вошел Алферов с Марусей Банниковой.
— Вот та барышня, с которой вы хотели познакомиться, Олег Владимирович,— сказал
Алферов.— Еле уговорил зайти к вам: отказывалась. Да и сомневалась, ждете ли в такое время.
— Присаживайтесь,— предложил ей Чернов.
Маруся Банникова была когда-то красивой, это угадывалось и сейчас по ее тонко
очерченному лицу, по напряженному излому бровей, из-под которых смотрели внимательные
глаза. Но смуглую кожу на лбу и шее уже тронули едва приметные морщинки, да и в глубоких
темных глазах проглядывала усталость.
— Поздно вы назначаете встречи,— сказала она равнодушно.
— Что поделаешь! — сказал он так, как будто принял ее слова за сочувствие.— Хотел
встретиться с вами раньше, да не сумел.
— Я зачем-то нужна? — спросила она, глядя ему в глаза.— Вы что-то хотите узнать?
Он не увидел в ее взгляде ни робости, ни беспокойства, а только любопытство.
— Вы угадали. Я хотел спросить, откуда у вас этот красивый платок?
Наверное, оттого, что говорил он благожелательно, она рассмеялась.
— И для этого меня нужно было приглашать сюда?! Вы — серьезно?
— Вполне,— не захотел он заметить ее настроения.— Вы понимаете, что находитесь не на
свидании?
— Да, понимаю.— Она отвела на мгновение свой взгляд, а потом ответила вполне
серьезно: — Платок мне подарен.
— Кем?
— Знакомым мужчиной.
— Давно?
— В минувшее воскресенье.
Олег Владимирович намеренно задавал короткие вопросы, вынуждая ее отвечать так же. И
видел, как на ее смуглом лице начинал разгораться недобрый румянец.
— И не секрет: чей это подарок?
— Подарок хорошего человека, который, к счастью, уже далеко отсюда.
— Почему «к счастью»?
— Потому, что ему никто не может назначить такую встречу, как мне.
Чернов рассмеялся, поднялся из-за стола, почувствовал, как занемели ноги, и прошелся по
кабинету.
— Сердитесь на меня, значит?..
Заметив, что Алферов подремывает на стуле, специально пересев в угол, Олег
Владимирович подошел к нему и сказал негромко, чтобы тот не вздрогнул:
— Идите домой, Василий Васильевич.
— Все равно уж,— махнул тот рукой.— Да и она,— кивнул в сторону Маруси,— забоится
одна-то домой.
— Идите, Василий Васильевич,—вдруг попросила она сама, повернувшись к нему.— Я
никого не боюсь.
— Раз так, я — пожалуйста...
Алферов поднялся, не торопясь оправил китель и, попрощавшись, вышел из кабинета.
Чернов вернулся за стол.
— Давайте уговоримся с вами так,— предложил он просто.— Я ничего не буду больше
спрашивать, а вы мне сами расскажете все, что знаете о мужчине, подарившем вам платок.
Только очень откровенно. Даю вам слово, что умею хранить в тайне чужие отношения, хотя и не
скрою: если потребуется, кое-что из ваших слов проверю не позднее сегодняшнего утра. Идет?
Она смотрела на него и не торопилась отвечать.
7
Никто не знал, что пережила Маруся Банникова в ту ночь, когда впервые у нее в изголовье
оказалась не домашняя подушка в ситцевой наволочке, а грубый тюремный сенник. Ни на
минуту не сомкнула глаз и ничего не видела вокруг. Только память, стиснутая холодными
каменными стенами, болезненно выталкивала из себя воспоминания.
И получалось все время, что ее жизнь начиналась в той еловой пади, с той теплой ночи,
когда она испытала первую счастливую усталость и поняла, что может стать самой щедрой на
свете. Все, что было потом, когда он уехал, это неправда! Потому что и сейчас знала: вернись та
ночь, она бы кинулась в нее, как тогда, без оглядки.
А потом?.. Потом и не заметила, как прокараулила себя. Не хотелось быть одной.
И оказалась одна. И где?!
...На следствии Мария Банникова ничего не скрывала. На суде машинально повторила то,
что было на самом деле, уже не помня, как говорила о том же на допросах. Равнодушно
выслушала приговор и не выронила ни одной слезы, когда впервые на свидание к ней пришла
мать.
Молчала.
И когда ехала куда-то в Сибирь, тоже молчала. В первое время не замечала, что ела, не
знала, когда наступал завтрак, обед и ужин. Раньше в жизни ей всего хотелось много: и веселья,
и работы, и красоты. Сейчас ей ничего не хотелось. Работала, потому что велели. Ела, потому
что кормили.
Она не ходила в кино: в этой жизни оно ее не интересовало. Она часто получала письма из
дома, но редко отвечала на них. Ее соседки каждый вечер строили планы на будущее, но она
даже не прислушивалась к ним.
Все начиналось и кончалось там, за высоким забором. Здесь ничего не было и быть не
могло. Только иногда снилась ей Аптекарская гора, из-за которой плыл в вышине за Сергу
звездный караван Млечного Пути и таял в утреннем рассвете...
Но жизнь взяла свое. Понемногу и своенравная Маруся Банникова смирилась с новым
положением.
А потом вдруг заметила себя неопрятной и испугалась! Спохватилась!
И это спасло. И работа стала казаться другой, почти нормальной. И постель свою
обиходила так, чтобы походила хоть немного на домашнюю. И через кино научилась видеть
настоящую жизнь и радоваться ей. А сколько книг прочитала!..
Не прошло и года, как вызвали к начальству. Из штаба вернулась с пропуском, который
разрешал выходить из колонии, быть рядом со свободными людьми.
И там, в маленьком поселке, где жило всего-навсего несколько сот лесозаготовителей, ее
приняли в одной семье и даже полюбили.
Больше всего она боялась нарушить установленные правила, чтобы не потерять маленький
пропуск, который каждый день выпускал ее из-за колючей проволоки. Даже и те, кто охранял ее
по закону как преступницу, те, о жестокости которых выдумывали небылицы сами для себя
уголовные старожилы, видели, с каким светлым лицом выходит с вахты Мария Банникова...