Суетин, проработавший в следственных органах больше десяти лет, давно уже избавился
от свойственной новичкам оперативной болезни, когда каждый пустяк и случайность
преувеличиваются необузданным воображением, когда в каждом поступке подозреваемого в
преступлении человека видится злой умысел. Он знал цену подозрения, не торопился с
выводами и умел деликатно предостеречь от поспешности других.
— Не так уж много, Анатолий, у нас в запасе следственных мероприятий, чтобы проводить
их тяп-ляп,— говорил он Моисеенко.— Надо сделать так, как гвоздь вбить.
В один из дней они снова вызвали женщину из Соколовки. Как бы советуясь, Суетин
выспрашивал еще раз о торговцах зерном. Он просил ее вспомнить, кто вместе с ней покупал
зерно, отдавал ли цыган свои мешки еще кому-нибудь. Потом перевел разговор на ссору, на
хромого.
Женщина не могла ответить на все определенно. Но обостренное новой прицельностью
внимание Суетина выхватило из ее рассказа те необходимые штришки, которые должны были
помочь ему определить отношение к Сырбе. Дмитрий Николаевич уточнил для себя, что
ссорились все, но Сырба ругался злее, поэтому и обратил на себя внимание. Покупали зерно
многие женщины, но только те, которые занимаются домашним хозяйством и не работают.
Видимо, торговцы торопились, потому что Сырба не хотел ждать. Когда какая-нибудь из хозяек
собиралась бежать за мешком, он за рубль предлагал свой. Не исключалось, что мешки могли
сохраниться еще у кого-то.
Встретился Суетин с Золотовым. Его уже не пугало утверждение, что сапог найден два
года назад. Но весной ли? И снова Золотов своим ответом обескуражил его.
— Конечно, весной. Видно было, что зиму пролежал да только что вытаял из-под снега.
Это уж не вязалось ни с чем, и Дмитрий Николаевич впервые испытал недоверие к его
показанию вообще. Целый день потратили Суетин с Моисеенко в Соколовке на поиски мешка,
нужного им. Не нашли.
Другие женщины цыгана не помнили.
— Может, видели, может, нет,— одинаково отвечали те, которые покупали зерно.
Наконец наступил день, когда из Соколовки в Верхнюю Пышму вызвали сразу больше
десятка домохозяек.
Ни одна из них ни разу в жизни не сталкивалась со следственной процедурой опознания.
Зная, что своими наставлениями он может только сбить их с толку, Суетин при них в кабинете
оформил протокол, зачитал его и объяснил коротко:
— Товарищи, сейчас вы увидите несколько мужчин. Посмотрите внимательно: не окажется
ли среди них таких, которых бы вы раньше встречали. Прошу отнестись к делу очень
внимательно... А вот эти товарищи,— он показал на мужчину и женщину, сидевших в стороне,—
это понятые.
Едва маленькая женщина, повязанная платком, вошла в кабинет, где кроме Суетина и
Моисеенко сидели еще четверо, стало ясно все.
— Тут он,— коротко сказала она.— Вот. И мешок его. Можно уходить?..
— Расскажите, при каких обстоятельствах вы встречались с этим человеком.
И женщина повторила то, что Суетин уже слышал от нее о торговцах зерном.
Еще четверо других домохозяек узнали Сырбу тоже.
На протяжении целого часа Сырба ни разу не изменил позы. Сидел спокойно, как будто его
ничто не касалось. Враждебность, которая все эти дни тлела в угольях его глаз, казалось,
потухла, уступив глубокому равнодушию.
А Шадринск молчал.
11
Суетин и Моисеенко понимали, что следствие вошло в критическую фазу.
Сырба оказался преступником. Он продавал краденое колхозное зерно. И теперь это
подтверждалось уже показаниями свидетелей. Но он по-прежнему молчал, не назвал своих
сообщников, и это больше всего волновало Суетина и Моисеенко.
А если один из сообщников все-таки убит?..
Для преступника всегда выгодно взять на себя более, легкое преступление, чтобы избежать
наказания за тяжкое. Ведь было же в практике Дмитрия Николаевича и такое, когда убийца
залезал в карман, намеренно попадался с поличным и, как говорят, скрывался в тюрьме! Если
Сырба убил Мельника, то в своем положении он ведет себя вполне логично: пусть он усугубляет
свое наказание, скрывая не известного следствию сообщника по краже зерна, но этим он делает
невозможным раскрытие более тяжкого преступления.
— Рассуждать можно сколько угодно. Но мы же в дурацком положении! — начинал терять
терпение вспыльчивый Моисеенко.
— А что делать? Шадринск молчит...
— Самим надо ехать туда!
— Поедем.
Ехать не пришлось.
Из Шадринска сообщили, что в деревне Кабанье после войны долгое время проживала
семья Мельника, приехавшая из Молдавии сразу после войны. Получатель удостоверения
ДОСААФ, вероятно, Мельник Петр Афанасьевич, в свое время поступавший на курсы
трактористов в Батуринскую МТС. В числе непременных условий для поступления на курсы
было вступление в общество ДОСААФ. Возраст Петра Мельника совпадает с годом рождения,
указанным в удостоверении.
Но Петр Мельник не хромал.
Из бесед с жителями Кабаньего, однако, выяснилось, что отец Петра — Афанасий
Макарович —страдал хромотой.
Других подробностей из жизни семьи Мельников установить не удалось, так как восемь
лет назад, в 1955 году, они уехали из Кабаньего в Молдавию, и никаких изнестий о них никто не
получал.
— Ну а теперь куда тебе хочется ехать? — посмотрел Суетин на Моисеенко.
— Пойду в больницу! — махнул тот рукой.
12
В тот день, уходя домой, Дмитрий Николаевич как-то по-новому ощутил время. Может
быть, оттого, что при нем заговорили о ноябрьском празднике да еще спросили, как он
собирается его проводить и поедет ли на зайцев. Все знали, что он большой любитель охоты, и
только поэтому, вернувшись из армии после войны да скопив деньжишки, он купил «Москвич»
самого первого выпуска, который сейчас у многих вызывал улыбку.
— Все равно — колеса,— говорил Дмитрий Николаевич.
До его дома от прокуратуры самая ленивая ходьба укладывалась в десяток минут. Дмитрий
Николаевич как-то само собой выбрал другую дорогу, потом повернул от дома еще дальше.
Хотелось побыть одному.
Он знал, что Анатолий Моисеенко, вспомнивший в сердцах про больницу, придет завтра в
горотдел ровно к девяти, как и сам Дмитрий Николаевич в свою прокуратуру. Знал, что через
полчаса они сойдутся и снова будут толковать о Сырбе и Мельниках. Куда деваться?
«Куда деваться?» — повторил он про себя. И тут же подумал: «А почему я так сказал?»
Почему он стал следователем? Ведь получилось же так у многих его приятелей после
войны, что они к нынешним годам на персональных машинах ездят, оклады имеют такие, над
которыми не подшутишь, как над его. И ведь орденов он на груди принес не меньше, а, может,
побольше, и умом не последний вроде. Он и сейчас припоминал, как ему, деревенскому парню,
предлагали место бригадира в колхозе, званием председателя манили года через два. Даже
промкомбинат предлагали!
А он отказался. Почему?
И вспомнился фронтовой случай где-то в белорусских краях. Небольшой городишко,
скорее — наша большая деревня. Так вот в том городке, только что вызволенном из-под немцев,
на махонькой площади, в углу которой толкался голодный рынок, кто-то схватил оборванного
мальчишку, утянувшего из корзины бурак. Со стиснутой душой смотрел тогда русский солдат
Дмитрий Суетин, как тыкали и щипали со всех сторон мальца разозленные торговки, грозили
ему чуть ли не каторгой. А он, бедный, торопливо жевал сырой бурак,
И вдруг понял Суетин, что парень боялся не закона и старушечьей кары, а как бы не
отняли у него бурак, пока он не доел его.
Шагнул тогда солдат в лающий базарный круг, взял мальчишку за руку и сказал сердито:
— А ну, айда!..
И увел за собой.