ответ.
Афанасьеву с Лисянским ничего не осталось, как вспороть осторожно подушку и
вытащить пулю. Несмотря на все ухищрения сделать это аккуратно, они все-таки изрядно
облепились пухом. После третьего выстрела они уже чертыхались в полный голос.
— Кладите следующую подушку! — командовал между тем Сутыркин.
— Одна и осталась! — ответил Лисянский.— Та уже не подушка...
— Вам-то что! Вы сели да уехали, а мне что хозяевам отдавать? — мрачно справился
Ефим.
— Молчи. Нам бы только отчиститься от всего этого опыта, а потом придумаем...
Через несколько минут вторую подушку привели в негодность еще большую, чем первую.
— Как же мы такими красавцами в поселке появимся? — осведомился Лисянский.
— Ко мне домой надо прямиком,— решил Афанасьев.— А то действительно люди
подумают, что мы рехнулись все...
И только Юрий Николаевич Сутыркин был в прекрасном расположении духа: по его
мнению, эксперимент прошел вполне нормально.
— Послезавтра получите точный ответ. Сказать сразу ничего не могу. Поэтому, не
откладывая, повезу, пульки в свой отдел...
В ту же ночь он вернулся в Свердловск.
На другой день, едва Афанасьев с Лисянским возвратили оружие по принадлежности, их
нашел посыльный из поселкового Совета, передав просьбу из Свердловска быть возле телефона
через два часа.
Позвонил Сутыркин.
— Могу сообщить результат досрочно: пуля, которой ранена Анна Червякова два года
назад, не была выстрелена ни из одного проверенного револьвера,— коротко и ясно сообщил он.
— Это не вызывает сомнений? — спросил все-таки Лисянский.
— Никаких. Ищите восьмой револьвер!..— посоветовал Сутыркин и попрощался.
— Так я и думал,— сознался с облегчением Ефим.
— А понимаешь, что это означает? — мрачно спросил Евгений Константинович.
— Конечно, понимаю. Я же говорил вам, что из дела сказка с разбитым корытом
получилась...
10
Как это часто бывает при серьезных неудачах, когда человек не чувствует собственной
вины за исход дела, Лисянский испытывал острый приступ досады. Все это нелепое дело,
грозившее сейчас полным провалом, представлялось ему сплошной цепью ошибок,
элементарных, как незнание таблицы умножения, и поэтому непростительных. То, что сам он
успел сделать за неделю, раньше могло внести в расследование ясность, предостеречь следствие
от неправильного пути, по которому оно шло почти два года и похоронило под временем все
концы. А теперь оно грозило еще худшими последствиями: восьмой револьвер оказался
безучетным, находился в руках неизвестного злоумышленника и мог стать источником новых
бед. И если раньше Евгений Константинович был убежден, что виновник ночного налета живет
в Красногвардейске, сейчас он не был склонен думать столь категорически.
Однако прошлые ошибки, оказавшись серьезнее, чем первоначально предполагалось,
настоятельно требовали исправления.
И снова, в который уже раз, Евгений Константинович засел за изучение материалов. В
тонкой папке он знал все бумажки наизусть и все-таки терпеливо перечитывал их, словно
надеялся найти за словами свидетелей и потерпевших какой-то второй смысл. Но протоколы,
составленные аккуратным Никишиным, были настолько определенными, что не оставляли места
ни для какой фантазии. Измучив себя до крайности этим бесплодным занятием, Евгений
Константинович развернул аккуратно вычерченную схему и невольно залюбовался ее
исполнением. Никишин не упустил ничего, обозначив не только главные предметы, но и все
подставки для цветов, где и как стоял каждый стул и табуретка, даже ширина половика с
кровяным пятном была указана по всем чертежным правилам. И, может, старое недоверие к
столь же аккуратным протоколам Никишина вызывало у Евгения Константиновича внутренний
протест против этой бумажной красоты. Сам он больше имел дело с наспех вычерченными
планами, которые чаще всего укладывались на маленьких листочках блокнотов. В них не
соблюдался масштаб, не обозначались север и юг, но эти планы-наброски дышали какой-то
беспокойной оперативной мыслью, заставляя думать, предполагать, спорить...
Евгений Константинович и Ефим Афанасьев пришли в дом к Червяковым днем, застав
только Анну, хлопотавшую возле печки. Ефим объяснил ей, что товарищ из Свердловска
интересуется старым происшествием в их доме, а Евгений Константинович увидел, как не
спеша вытерла она руки фартуком и покорно пригласила их пройти, оставаясь безучастной ко
всему.
— Стреляли из этого окна? — спросил Евгений Константинович у нее, хорошо помня
схему Никишина.
— Из этого.
— А вы, значит, стояли там...— Он заглянул в другую комнату и увидел кровать, к которой
от самой двери тянулся половик.— Половик тот же?
— Нет, другой уже,— ответила она и тут же добавила: — Но он из той же полосы, вместе
ткан. Только старый-то износился. Давно ведь все было. Уж забывать стали...
Евгений Константинович прошелся по чистой комнате, остановился около кровати,
показал на половик.
— Кровь здесь была? — обратился теперь уже к Афанасьеву.
— Тут вот, весь левый край половика в крови был, и на полу немного.
— Сходим-ка в огород, — предложил Евгений Константинович и попросил Червякову: —
Откройте, пожалуйста, то окно.
Анна послушно выполнила просьбу.
Ефим Афанасьев показал Евгению Константиновичу, где был найден патрон от «ТТ»,
провел по огороду до проулка, выходившего на дорогу к станции. Но тот обратил внимание на
изгородь.
— Жерди, — сказал коротко, будто про себя. — Вы осматривали их тогда?
— Не помню.
— На них же должны быть следы тех, кто залезал сюда...
— Не помню, — повторил Ефим.
А Евгений Константинович подошел к окну, из которого на них смотрела Анна Червякова,
и поднялся на фундамент. Подоконник пришелся ему по пояс. Анна отступила от окна, и он
увидел кровать в другой комнате: пожалуй, схема была правильной. Спросил хозяйку:
— Когда лезли к вам, свет в этой комнате горел?
— Даже и не знаю. В той-то, где мы были, горел.
— Ясно...
Но Ефим Афанасьев видел, что Лисянскому ничего не ясно. Он лег животом на
подоконник и, оперевшись на локти, о чем-то думал, равнодушно рассматривая комнаты. Ефим
кашлянул, и Лисянский спрыгнул на землю.
— Зайдем к хозяйке еще. Поговорим немного... В доме попросили разрешения закурить.
Присели возле стола в первой комнате.
— Муж ваш говорил, — начал Евгений Константинович,— что в тот вечер вы собирались
спать, когда он услышал грабителей?.. Вы чем в это время занимались? Уже легли?
— Нет еще. Только постель взялась разобрать,— ответила она.
— Не раздевались еще?
— Нет. Потом и в больницу увезли в чем была.
— Один или двое были в окне, не приметили?
— Ничего я не видела. Упала — и все.
— А где охотничье ружье мужа находится?
— Там,— она показала на шифоньер у дальней стены.
— Так... Вы стояли возле кровати где? Покажите.
Анна прошла к середине кровати и стала спиной к работникам милиции, обернулась:
— Вот здесь.
— Ага! Стояли спиной к дверям?
— Спиной.
— А в какую ногу вас ранили?
— В левую.
— Хорошо. Встань-ка, товарищ Афанасьев, вместо хозяюшки,— попросил он Ефима.
Когда Афанасьев занял место Червяковой, Лисянский выскочил на улицу, вышел в огород и
снова по явился в окне. Опять прилег на подоконник. Спросил Червякову:
— После выстрела вы повернулись?
— Не помню.
— Но упали-то вы на половик? Там ведь кровь-то была.
— Выходит так, но я все равно никого тогда не видела...
— А я не об этом... Хватит, Ефим. У тебя рулетка с собой?