А проснулся в огне. Желто-красное пламя плясало на обоих капотах, на крыльях, лизало стекла; в салон просачивался едкий дым. Лоцман взметнулся, распахнул дверцу и вылетел из машины, кинулся за угол дома, упал плашмя в траву. На площадке оглушительно рванул бензобак, дохнуло горячим воздухом. Охранитель мира приподнялся и обнаружил, что в левой руке сжимает увесистый сверток с металлом. Надо же — прихватил… Великий Змей, что это было?! Отчего загорелась машина? Неужто актеры?
Ни один актер не подымет руку на охранителя мира. Однако же Ингмар… да и Рафаэль тоже. Они уже напали раз — в винном погребе. Почему бы и здесь не попытаться? Его прошиб холодный пот. Актеры думали прикончить своего Лоцмана! Лоцмана, оберегать которого — их святая обязанность. До чего докатился мир…
Он вышел из-за угла дома. На крыльце стоял Итель, очумело таращился на пылавшую машину. Заметил Лоцмана:
— Это ваши штучки?!
— Ваши, господин издатель. Ваши.
Лоцман вслушался. Актеры удирают. Подумать только — подкрались, облили машину бензином и подожгли. Он с горечью смотрел на яркое, по-киношному эффектное пламя. Анну бы сюда. И всех ее собратьев по перу, которые продались Ителю.
Автомобиль догорел, остался один почернелый раскуроченный остов с высыпавшимися стеклами. Ни в полицию, ни пожарным никто не позвонил, и те не приехали.
Внутри машины что-то слабо светилось. Охранитель мира подошел. На месте сгоревшего сиденья лежали присыпанные копотью цветы — неповрежденные, неувядшие. Огонь Большого мира был им нипочем — однако их сотворил Лоцман; а окажись он сам в бензиновом пламени? Жар горячего металла охватил пальцы, когда он сунул руку в окно. Не достанешь. Придется ждать, пока остынет.
«Лоцман!» — донесся неожиданный зов Эстеллы.
Он вздрогнул, выпрямился.
«Эст, я слушаю тебя».
«Лоцман, прости! Это не мы! Это роли!»
«Я понимаю».
Эстелла умолкла. Бедняги — они борются как могут, порой им удается ненадолго вырваться из плена ролей. Лоцман стиснул зубы. Он принес стилет и револьвер, он не задумываясь заколет или пристрелит своих актеров — но только если не останется иного выхода.
На рассвете он на Анниной машине въехал в растянувшийся на морском побережье город. Не имея никаких документов, Лоцман уповал лишь на то, что полиция не проявит интереса ни к нему, ни к автомобилю. Машина была крохотной, как игрушка, не в пример могучему «дракону», и охранитель мира чувствовал себя за рулем неуютно.
Вслушиваясь в информационное поле и тщательно соблюдая правила движения, он разыскал больницу, куда «скорая» привезла Марию. Поставил машину на парковочной площадке и долго сидел на каменном основании ограды, за которой зеленел большой парк.
Было еще слишком рано для впуска посетителей, когда Мария проснулась и откликнулась на зов, поэтому Лоцман попросту перемахнул через ограду и двинулся не к самому зданию больницы, а остановился на аллее, не дойдя до белого корпуса метров тридцать. Он огляделся, высмотрел скамью и объяснил Марии, куда приходить.
Она явилась через три минуты — оживленная, бодрая, не в больничном халате, а в Анниных джинсах, которые не доходили ей до щиколоток и были широки в поясе. Сегодня Богиня была без косметики, но понравилась Лоцману еще больше. Она весело приветствовала его издалека:
— С добрым утром! Видите? Я уже на ногах. Еще вчера домой, просилась, но врач уперся… Боже! — Мария заметила цветы на скамье. В тени деревьев они чуть приметно светились. — Какое чудо!
— Это вам. Простите, они запылились немного. — Лоцман пытался сдуть с цветов копоть и даже полоскал их в воде, однако черный порошок намертво прилип к лепесткам. А может, их всё же повредило огнем.
Мария зарылась носом в головку цветка, чихнула и подняла на Лоцмана удивленные глаза.
— Почему они пахнут горелым?
Он почувствовал себя кругом виноватым.
— Простите. Недоглядел. Они горели вместе с вашей машиной. И со мной.
— Вы шутите?
Лоцман рассказал о ночном приключении. Мария пришла в ужас:
— А что они сделают с вами дальше? Бомбу бросят?!
— Не успеют. Мне нужна ваша помощь, вы должны как можно скорее вернуться к себе. Где вы живете — в доме, в квартире?
— У нас с мужем дом, как у Анны. Но дальше от моря, там не слышно прибоя.
— А где ваш муж?
— В Германии, на конференции. Научной. Мне лезть с вами через ограду или дождаться, когда врач выпишет?
— Лучше полезем. — Лоцман повел свою Богиню через парк. — Мария, вы пишете сейчас что-нибудь?
— Нет.
Она ответила так резко, что он лишь после долгой паузы осторожно спросил:
— Почему?
Она провела пальцами по губам. Лоцман почувствовал, что невольно причинил ей боль.
— Я, что называется, вращаюсь в кругах, — заговорила Богиня отрывисто. — На короткой ноге с нашей писательской братией, дружу… дружила с Анной. Давала ей советы, редактировала. Поэтому тоже считаюсь за писательницу. Но… — Она передернула плечами. — У меня был сын. Сейчас был бы вам ровесник, чуть младше. Он утонул. В море. Это я была виновата — мое писательство. Он был совсем малютка. А я — на пляже — увлеклась, строчила страницу за страницей. Даже не слышала, как… И вдруг смотрю — его нет. Бегу — а из волн только ножки показываются. Чистенькие, загорелые.
Мария помолчала, опустив голову, обеими руками прижимая к груди закопченные цветы.
— И я сказала себе: раз писательство принесло такое несчастье, я больше за перо не возьмусь. Значит, не нужно это, не угодно… не знаю кому. Богу, каким-то высшим силам. Поэтому я преподаю стилистику. В колледже. — Она взяла Лоцмана под руку, сменила тему: — Я всё сделала, как вы просили: полночи думала о «Последнем дарханце».
— И продолжайте думать. Милтон, Стэнли, Ловец Таи, Кис — нам нужны эти четверо. Чтоб были живы-здоровы и чтобы мир у них не хирел, а расцветал с каждой минутой.
— Распустится во всей красе — это я вам обещаю… Но, знаете ли, я не понимаю механики ваших миров. Допустим, писатель сочиняет книгу. И как только он довольно напридумывал, в некоем затуманье оформляется параллельный мир. Так?
— Видимо, да.
— А зачем нужно кино? Какой процесс или явление нашего мира оно отражает?
— Я могу только предполагать. Параллельный мир шире и объемней того конкретного текста, который порождает автор. Этот мир живет своей жизнью, его обитатели в свободное от съемок время занимаются личными делами…
— Поняла! Кино прилетает отснять то, что написано от руки или нашлепано на клавиатуре, а всё прочее существует само по себе.
— Вероятно, да. Чем лучше книга, чем увесистей ее текст, тем больше приближена жизнь мира к событиям в книге. Скажем так: жизнь течет в русле текста, развивает его, но не отклоняется в сторону. Если же идет сплошная бестолковщина — как в Анниных «Пленниках Поющего Замка», — мир живет как может, мало оглядываясь на задумки своей Богини или Бога. Поэтому когда прилетает кино, оно оказывается лишним, чуждым. Неприятным и даже враждебным миру.
— Поразительно, — вздохнула Мария. — Так и не могу со всем этим свыкнуться…
Они подошли к ограде. Мария поглядела на нее с сомнением:
— Оно, конечно, вроде и не слишком высоко — так ведь и мне уже не семнадцать.
— Я вам помогу.
— Будете подталкивать сзади? — Богиня усмехнулась. — Лучше принимайте с той стороны. — Она просунула цветы сквозь решетку.
Лоцман легко перебрался, поставил ногу на каменное основание.
— Станете мне на колено, заберетесь наверх — а здесь я вас поймаю… Берегитесь! — вскрикнул он, хотя беречься было уже поздно: позади Марии вырос Рафаэль, а Лоцман ощутил за спиной присутствие Лусии.
Великий Змей, откуда они взялись?! Он же слушал — актеров только что не было.
Она побледнела.
— Три шага назад, — повторил Рафаэль, и она подчинилась, отступила от ограды.
— Что тебе нужно? — спросил Лоцман. Его револьвер лежал в заднем кармане штанов, под свитером, а стилет и наручники — те и вовсе остались в машине.
— Уходи из Большого мира. — Большие, прежде такие выразительные глаза виконта смотрели темно и нелепо. — Тебе здесь не место.