— Руками русских прислужников, не так ли? — Елисеев хоть и не намерен был обострять допрос, но не смог удержаться, чтобы не высказать ядовитую реплику.
— Что? — Лицо у следователя страшно скривилось. — Как ты смеешь? Да знаешь ли ты… Где ты находишься, на комсомольском собрании?
Бывший машинист лихорадочно закурил. Несколько успокоившись, угрожающе прорычал:
— Не хочешь иметь дело с нами — за тебя возьмутся другие. На себя пеняй.
Следователь с усиками поставил кружку с водой перед своим коллегой, флегматично бросил:
— Ладно, отдохни. Оставь его мне.
— С радостью, — буркнул тот и сгреб со стола папиросы и спички.
— Кое-что оставь нам, — сказал Борис.
— Курить? Ты же не куришь.
— Ему.
— Гм… — Бывший машинист пожал плечами и молча выложил из пачки папиросу, потом, немного подумав, добавил еще одну, оставил коробку спичек.
— Курите, они — ваши, — сказал Борис, когда остался наедине с Елисеевым.
Андрей не заставил упрашивать себя. Следователь несколько минут молча наблюдал за ним.
— Если я скажу вам, Елисеев, что вы мне нравитесь, это покажется вам, по меньшей мере, странным, — начал он. — Но это действительно так.
«Более чистую, нежели повязка полицейского»… Пожалуй, он зря так категорично отмел это предложение, не разобравшись в его сущности. Что именно предлагается? Он должен узнать. Это не просто любопытство.
А следователь, между тем, продолжал:
— Если бы вы раскололись на допросах, я не стал бы уделять вам столько внимания. Принялся бы за других. Кого-то подходящего нашел бы — из шкурников, негодяев. А вы… Передо мною очень непростая задача: убедить вас в том, что вы должны мне поверить. К сожалению, мы оба в таком положении, когда моя откровенность, боюсь, может еще больше отдалить нас друг от друга.
— Простите, но разве мы были близки? — возразил Елисеев.
Этот вопрос, казалось, ничуть не смутил следователя. Он говорил в той же спокойно-размеренной манере:
— Каждое мое слово чудится вам ловушкой — не так ли? — и потому вызывает у вас внутренний протест. Это естественно. Потому что… потому что вы видите перед собой чужого человека. А не приходила ли вам в голову мысль, что и у человека во вражеском обмундировании бьется все то же русское сердце?
Елисеев всем корпусом медленно повернулся к следователю. Взгляды их скрестились. «Нет, тут что-то не так, — убеждал себя Андрей. — Не может быть! Свой? Зачем ему открываться мне?»
— Хотите, я расскажу вам об одном советском летчике? — после паузы спросил следователь.
Елисеев промолчал.
Не меняя положения, все тем же тоном следователь поведал о судьбе летчика. Полуобгоревшего, без сознания, его подобрали немцы. И вылечили. Затем предложили ему сотрудничать с ними. В случае отказа — дорога на тот свет. Не смерть его испугала — ему больно было сознавать, что он попал в такое нелепое положение в самом начале войны и ничем не может помочь своим. А ему так хотелось остаться в строю! И летчик принимает предложение недругов, чтобы выжить, перехитрить их. Но те не глупы. Они все предусмотрели. В общем, летчик выжил, но, к своему ужасу, понял, что очень прочно привязан к ним.
Сначала Елисеев подумал, что следователь рассказывает о себе, но достаточно беглого взгляда, чтобы заметить, что кожа на его лице и руках чистая, без ожогов.
— И этот летчик вам сам о себе рассказал?
Едва заметная усмешка тронула лицо следователя.
— Если будет на то ваше желание, я представлю его вам.
— Разумеется, с разрешения немцев?
Следователь негромко засмеялся.
— А вы не заметили, что мы поменялись ролями? Вы — спрашиваете, я — отвечаю… — Неожиданно на его лицо легла какая-то мрачная тень. — Что бы вы посоветовали этому летчику?
— Возвращаться на свой берег. — Елисеев сказал это таким тоном, который иного ответа не допускал.
Следователь отозвался моментально:
— А кто поверит, что он остался прежним? Да с ним и возиться не станут. В расход — и точка.
Спустя несколько часов, перебирая в памяти детали этого изнурительного разговора, Елисеев отметит, с какой опрометчивостью он бросился в неравный бой с человеком с усиками.
— Ошибаетесь, господин следователь! — сказал Андрей. — Тому, у кого руки не забрызганы кровью сородичей, нечего бояться своих. Если ваш летчик немедленно использовал шанс выжить, то почему так долго не решится доказать, что он не чужой?
Следователь придвинул к себе коробку спичек, сжал ее в кулаке так, что она жалобно хрустнула и превратилась в бесформенный комок.