— На политической карте мира. Здесь сталкиваются вполне конкретные силы. Это не беллетристика, а политика… Вы читали когда-нибудь работы Ленина?
— Нет.
— Почитайте.
— Поздно.
— Не думаю. Это поможет вам разобраться в жизни.
— Для чего?
— Для того, чтобы жить.
Неизвестный медленно покачал головою:
— Меньше всего я ожидал услышать эти слова в Чека. Поневоле задумаешься.
— Очень хорошо! Если даже — поневоле.
Доставленный в ЧК был арестован за попытку бежать из Советской России, прихватив с собою ценности, принадлежащие народу. Эксперт, седой старик в меховой, с собольим воротником шубе, которого пригласили в Дончека, познакомившись с содержимым его чемодана, изумленно ахнул:
— Бог ты мой! Перстень с алмазами времен царя Алексея!.. Петровские часы с бриллиантами — подарок английской королевы!.. Это же уникальные изделия! Ценности государственного фонда!.. Я надеюсь, — старик повернулся к Зявкину, — теперь им не угрожает опасность похищения? Учтите, что их место — Оружейная палата Кремля.
— Туда мы их и отправим.
Рассматривая золотые вещи, усыпанные драгоценными камнями, Зявкин вспомнил недавнюю историю.
Во время перестрелки с бандитами был ранен уполномоченный Николай Гебель. Пуля, пробив щеку, выкрошила ему несколько зубов.
Узнав об этом, секретарь Донкома партии сказал Зявкину:
— Жевать-то ему чем-то же надо? На работе потерял зубы. Вставьте ему золотые.
— Откуда я возьму золото? — удивленно спросил Зявкин.
— Есть же у вас на складе. Спишите по акту, сколько там нужно.
— Ничего не выйдет. Гебель не согласится. Шутка — золотые зубы! Да ему чекисты проходу не дадут. Он вообще рта раскрыть не сможет.
Поэтому первым чувством, которое вызвал у Зявкина допрос арестованного, было чувство брезгливой отчужденности. Перед ним сидел человек, выбросивший за ненадобностью из своего багажа главные духовные ценности жизни.
Ему можно было бы дать и меньше тридцати пяти и больше сорока лет. Продолговатое, как бы сдавленное с боков лицо, с чуть оттянутыми вниз щеками. Высокий узкий лоб переходил в глубокие залысины, на хрящеватом носу поблескивали золотые лапки пенсне. Сев на стул, он принял небрежно-расслабленную позу, и Зявкин подумал, что ему будет трудно нащупать ту живую ниточку, которая обычно помогает следователю установить контакт с допрашиваемым.
— Ваша фамилия?
— У меня их двенадцать. Граф Нельский, полковник Сазонов, совмещанин Глебов. И прочее, и прочее…
— Вы, очевидно, были анархистом? — неожиданно улыбнулся Зявкин. — Вас выдает пристрастие к театральным эффектам. Давайте-ка лучше будем по-деловому. Двенадцать же ярлыков вашего реквизита оставьте при себе, хотя они вряд ли вам и пригодятся. Мне нужна ваша настоящая фамилия.
— Зачем? Расстрелять меня вы можете под любой фамилией.
— Разумеется. Но не нужно предвосхищать события.
— На что я могу рассчитывать?
— Это будет зависеть от вас. От каждого вашего шага, начиная с первого.
И тот назвал себя:
— Моя настоящая фамилия — Невзоров.
Уже во время первого допроса, незаметно разглядывая председателя Дончека, Невзоров подумал, что этот невысокий, подобранный, еще совсем молодой человек наделен незаурядным умом и твердой волей. Но умных волевых людей он встречал и раньше. В Зявкине было что-то сверх этого. Невзоров спрашивал себя — что именно? Позже он понял — удивительная, не знающая сомнений убежденность. И, вспоминая свое прошлое, он приходил к мысли, что ему как раз никогда не хватало этой убежденности — прожекторно ясной и четкой полосы света, пролегающей сквозь всю жизнь человека.
— Странно у меня сложилась жизнь, — наконец признался Невзоров. — Хотите верьте, хотите нет, вы первый человек, которому захотелось рассказать всю правду.
Зявкин поднял на него глаза, приготовился слушать, устало потирая пальцами правой руки морщинку между бровями. И Невзоров торопливо стал говорить:
— Ведь мне тоже хотелось что-то такое сделать. Еще на третьем курсе института попал в группу петербургских анархистов, которые читали Кропоткина и занимались «эксами», овеянными романтикой революционного подвига. Я не заметил, что ступенька, которая подвернулась мне под ноги, ведет не вверх, а вниз. Чем больше денег приносили «эксы», тем больше мы их присваивали. Потом я очутился в группе обычных авантюристов, воров. Все это приносило деньги. Очень много денег, ставших главной ценностью в моей жизни и полностью обесценивших ее.