— Так вот почему я не мог сегодня никого дозваться, — смеясь, сказал Бахмуд.
— Слушай, слушай, не зря говорю, не зря за ней следила. Мы с ней до самого Кара-Корейша добрались. Сняв с головы каз… Ты хоть понимаешь, до чего дошло: сняв каз, она пошла на кладбище и… что там стала творить! Ай, бедная наша Мадина, джинны оседлали ее, бесы! Сперва уселась перед каким-то надгробьем. Потом ходить стала. Кланялась, падала на колени. Вскакивала, бежала от одной могилы к другой. Крутится туда, сюда, руками машет, хохочет во все горло.
Бахмуд зацокал языком.
— Что-то такое ты, жена, говоришь — трудно поверить.
— А неужели не помнишь, как в Амузги Лейла — дочь кузнеца Сурхая — на минарет полезла? Да и у нас был случай — вдова Абдулхалика желтую краску стала есть вместо каши. Никогда не знаешь, с чего начинается сумасшествие. Одно тебе скажу — дай бог, чтобы наша Мадина была здорова. Но только нормальные люди так себя не ведут. Знал бы ты, Бахмуд, как я испугалась! Правда-правда — боялась, что разобьет себе голову об камень. Тут я увидела развалины мечети и скорей побежала, опустилась на колени, горячо молила бога не отнимать жены у моего сына, не давать повода, чтобы о нашем роде пошел дурной слух. Молилась и о том, чтобы невестка вернулась домой в полном сознании. Не знаю, как долго пробыла я в мечети, из-за этого и ты тут одинокий лежал, с обедом опоздала. Но зато услышал аллах мои молитвы: когда вернулась домой, увидела, что Мадина сидит и спокойно вяжет носки. Тяжесть с души свалилась… В следующий раз о тебе пойду помолиться, чтобы скорей выздоравливал.
Бахмуд шумно высморкался и сказал голосом, полным сомнения:
— Э… Что-то тут не так. Вряд ли шайтан ее попутал, причина скорей всего другая…
Бахмуд замолк. Свекровь решила его поторопить:
— Что ж ты начал и не кончаешь? Если не шайтан, кто может быть? Я и сама сперва заподозрила: уж не парень ли какой из другого аула назначил нашей невестке свидание.
— Есть и у меня подозрение, — медленно проговорил Бахмуд. — Но не плохое. Ничего дурного о невестке не думаю… Ах, чертенок! Помнишь пластинку, которую принесла мне из комнаты молодых? Медную пластинку? На ней нацарапано было что-то. В тот день, когда ты нашла ее, доктор застал меня хохочущим… Ты еще спросила, с чего я рассмеялся. Помнишь или не помнишь?
— Помню, что доктор был недоволен твоим смехом, но при чем это? Ты тянешь, тянешь. Легче от курицы молока добиться, чем от тебя путного слова.
Я прижалась ухом к двери, от нетерпения вся дрожала. Ясно, что свекровь нашла ту пластинку, которую я швырнула на пол. Выходит, что надо мной смеялся Бахмуд, над первым моим опытом… Хартум высмеял мой рисунок, отец его тоже рад поиздеваться надо мной. Еще бы, они талантливые, а я…
Свекровь продолжала теребить мужа:
— Никогда не скажешь сразу, высосешь всю кровь из сердца. Ну, говори, говори. Ты начал с того, что причина другая. При чем тут может быть пластинка? Почему я должна догадываться, мучиться? Скажи толком, и я помогу тебе выяснить.
— Лучше я сам. А ты успокойся: с невесткой ничего плохого не случится, честь нашу она не уронит. Запомни эти мои слова.
— Ты всегда рад похвалить человека.
— Говорил и буду говорить: в каждом человеке больше хорошего, чем плохого.
— У тебя все хороши.
— Но больше всех — один человек. И этот человек — ты!
Первый раз я слышала, чтобы Бахмуд так заразительно смеялся. Боясь себя выдать, я убежала от двери, кинулась под одеяло и, зажав рот, стала хохотать.
Да, смеялся Бахмуд хоть и негромко, но от души, как человек, умеющий понимать другого, прощать другому.
Затихнув, я стала обдумывать услышанное. Боже мой, как легко ошибиться! Бахмуд прав, когда ищет в человеке хорошее. Уж как не люблю свекровь, но должна сознаться — немало и в ней доброты, сочувствия. Я-то вообразила, что она хочет позлословить на мой счет, посплетничать. Подумать только! Беспокоясь обо мне, потащилась за мной. Конечно, смешно, что приняла меня за сумасшедшую, но ведь я сама, слушая ее рассказ о своем поведении, чуть не рассмеялась. Хорошо еще, не поняла свекровь, чем я занималась… Но Бахмуд о чем-то догадывается. Наверно, хочет выговор мне сделать за то, что лезу в мужские дела. Что поделаешь, никому не нравится, когда женщина пробует свои силы в их ремесле. Нет, пусть он и по-доброму, по-ласковому станет меня отговаривать — не соглашусь! Мне такая доброта ни к чему.
И опять я вспомнила свекровь. Бедная, беспокоилась обо мне, молилась за меня, обрадовалась, что застала меня дома нормальной, и опять обеспокоилась, узнав, что рано легла… Может, и в тот раз, когда жаловалась на меня Хартуму, не со злым умыслом делала это? Как узнать точно? Почему-то мне все-таки кажется, что родители Хартума недолюбливают меня, особенно свекровь. Смотрит, как на чужую. Не потому ли мерещится мне это, что сама смотрю на них с предубеждением?