Правда, с Бахмудом у меня стычек не бывало. Однако боюсь его. Бахмуд мне видится недосягаемым. А сейчас, когда он так тяжко и давно болен — почти не поднимается с постели, — я редко вижу его… Сейчас ни за что не решусь ни о чем его расспросить. Да… Но ведь как сказал обо мне! Для меня его слова были открытием. «Нашу честь она не уронит!» Так и сказал. Значит, верит мне. Может, и полюбит, как родную. До сих пор не могла даже и подумать, что свекор такого обо мне высокого мнения.
Как трудно понять людей!
Не успела я уснуть, вернулся домой Хартум. Он пьяный пришел. Я встала, чтобы помочь ему раздеться… Никогда еще не видела таким. Бывают счастливые пьяные, веселые, а Хартум пришел несчастный. Глаза были несчастные. На меня не смотрел — отворачивался. Раздеваться не пожелал:
— Надо работать. Понимаешь, Мадина, талант не имеет права на отдых. Вы все, которые… ну, эти самые. Ты видала, жена, человека, уткнувшегося носом в стену? Это я. Сперва вдохновение — все было хорошо: ночь, день работал. А теперь… Когда получил серебро, полкилограмма чистого серебра… Это не каждому дают, а мне, восемнадцатилетнему, доверили. Государство доверило, чтобы я сделал петуха, то есть голубя… Меня секретарь комсомола Али спрашивает, а я знаешь что говорю: «Ты, Али, можешь стать инженером и врачом тоже можешь стать. Бухгалтером, даже директором завода — это все тебе доступно. Художником — ни-ког-да!»
Я попробовала стащить с Хартума пиджак, но он так резко отмахнулся, что ударил меня.
— Не твое дело. Ложись и смотри свои женские сны. А когда я сплю, мне все равно снится этот проклятый голубь. Последний сон знаешь какой? Голубь сидел в клетке. Я посмотрел — клетка серебряная. Пригляделся — это сахарница. Папина сахарница, а я в ней сижу, и голубь сидит…
Мне надоело его слушать, я легла, а Хартум, сразу же забыв обо мне, стал вышагивать по комнате. Вдруг подошел к зеленому иранскому блюду, самому любимому блюду Бахмуда, снял его со стены… Я думала, бросит на пол. Нет, он его аккуратно поставил в темный угол и потом стал снимать тарелки, чашки… Его так качало, я думала, что обязательно разобьет. Но как-то ему удавалось благополучно обходить все препятствия. Он сложил горой всю любимую декоративную посуду нашего Бахмуда. Я притворилась спящей. Тогда он стал говорить:
— Тебе можно спать, жен-щи-на! А я должен работать. Все время работать. Воображаешь, что резцом. Я головой работаю. А вы мне мешаете. Ты зачем меня утром спрашивала, буду ли я советоваться? С кем я еще должен советоваться? Неужели думаешь, Бенвенуто Челлини советовался с какой-то девчонкой? Пикассо тоже ни у кого не спрашивает, какого голубя ему рисовать…
Я не откликалась, и Хартум перестал ко мне обращаться. Но говорил не переставая:
— Если бы кто знал, как мне надоел этот нелепый голубь! Чучело! Важная, орденоносная птица. И все потому, что одновременно делаю сахарницу. Потому, что сижу среди всей этой старинной рухляди — тарелки, блюда, кувшины… Мы подвержены влиянию, не можем преодолеть. В нас, кубачинцах, сидит многовековая привязанность к давним формам…
Он еще долго говорил, я, наверно, уснула. Среди ночи меня разбудил его храп. Никогда еще не слышала такого дикого храпа. Спать не могла. Пробовала растолкать Хартума, но он был как полено, которое пилят. Я встала, оделась, хотела пойти на веранду, чтобы обо всем подумать. Когда проходила через общую комнату, услышала, что и у стариков кто-то громко храпел. «Таланты и днем и ночью работают, — подумала я со злостью. — Они головой работают». Вдруг заметила: в мастерской горит свет. Решила, что Хартум спьяна не потушил. Открыла дверь и увидела за рабочим столом Бахмуда. Я тут же выскочила, не поняла, что он делает. Кажется, гравировал сахарницу. Я хотела уйти, но услышала его шепот:
— Мадина, Мадина!
Я побежала к себе в комнату, оделась поаккуратнее и пошла к отцу.
— Закрой за собой дверь, — сказал он. — Не выдавай меня, Мадина. Ты, может быть, слышала, что Хартум взялся одновременно…
Я кивнула. С хитрой улыбкой Бахмуд продолжал:
— Мы с тобой друзья, а? У нас с тобой будет маленькая тайна: ты работаешь потихоньку, в секрете от всех, и я тоже. Причины разные… Да нет, пожалуй, причины одинаковые. Хартум — твоя причина, и моя тоже. Мне его жалко, он запутался, переоценил свои силы, понадеялся на вдохновение. Через неделю надо сдавать работу для выставки, а он и свою затянул, и вот эту, нашу общую, поковырял и бросил.