Два человека — не враги, а лучшие мои доброжелатели — внесли в мою душу смятение. Мадина — сказав, что буду делать курицу, — и учитель Гамзат. Ох, уж этот учитель! Получив у него чучело горного голубя и срисовав сотни раз, я так и не смог вдохнуть в свой эскиз жизнь. Отец говорит: «Доверяй руке». Я послушался его совета, и тогда кисть стала раскрашивать и разукрашивать, а потом, привычные образцы помогли мне разбросать по всему туловищу пятна эмали. На рисунке получилось очень радостно. Раскрашенный голубь оказался более красивым, чем живой. Всю подставку я покрыл сложнейшим рисунком орнамента, перышки закрутил так, что и в них можно было сразу же узнать наш традиционный мархарай. Сомнения еще не окончательно рассеялись, но я помню, хорошо помню, что голубя никто из наших еще никогда не делал. Уж это-то ново! А эскиз надо было сдавать во что бы то ни стало. И я сдал. И его приняли. Даже отцу моему, как члену художественного совета, принесли мой эскиз, и отец, как мне потом сказали, одобрил его. (Ему также приносили и эскиз Амира. Отец отправил его обратно с короткой надписью: «Я против!» Он круто расправляется, мой добрый отец.)
Найдутся люди, скажут: «Ну и бюрократ же этот Хартум! Не мог подойти к постели отца, показать ему свой эскиз». Да, не мог. Боялся, что он меня уличит в том, что я отступил от своих взглядов. Но не только этого я боялся, еще больший страх у меня появлялся, когда я думал, что своим истинно художническим глазом отец разденет моего голубя, сбросит с него всю мишуру. Вот когда бы мне было поистине плохо.
Но мне и так плохо. Модель, деревянная модель без красок, без эмали, без орнамента, без блеска, — она ведь основа основ. Если бы эта деревяшка ожила, то в серебре мой голубь и летал бы, и жил. Нет, никак не хотела моя модель оживать. Стружки и опилки, если бы их все собрать в кучу, обеспечили бы нас топливом, ей-богу, на целую неделю: вот сколько настрогал и напилил! А Мадина воображала, что ковыряю все время одну и ту же чурку.
Я получил серебро и мог бы в тот же день отправиться в монтировочный цех, чтобы отлить, наконец, своего голубя, но стоило мне выйти из кладовой — увидел у двери конторы мотоцикл с махачкалинским номером. И как раз в этот момент вышел на улицу Юсуф-Газетчик, подозвал меня:
— О, Хартум! Как хорошо, что я тебя встретил. Думал заехать к тебе домой. Ты ведь уже и теперь самый знаменитый человек в Кубачи. Конечно, рано писать о тебе очерк: говорят, под угрозу ставишь сроки. Имей в виду: о твоем голубе в редакции молодежной газеты давно знают. Не подведи, Хартум! Подожди-ка, подожди. У меня идея. Я опытный журналист. Есть, пожалуй, смысл поговорить с тобой, так сказать, предварительно. Тихо и спокойно. Ты мне расскажешь, как возникает замысел и как художник его осуществляет. Расскажешь о трудностях и о безумных ночах, когда вдохновение накидывает на тебя петлю и тащит в неизвестное. Хорошо, что ты невысок ростом, что носишь очки, что нет в тебе ничего богатырского. Всегда приятно писать о человеке с такой заурядной внешностью и открыть для всех, что в наше время не богатыри, а простые люди выходят вперед. Садись, Хартум, ко мне за спину… Домой? Не-ет, не к тебе домой. У меня мысль, которой ты, если в тебе еще не угасла любовь к приключениям, обрадуешься и возликуешь. Садись, садись! Ты вольный художник, не снимаешь номерков, ни от кого не зависишь… Время? А, что такое время, — сумеешь наверстать. Существует ночь. Только бездарные люди ночами спят. Я, например, лучшие очерки пишу исключительно по ночам. Ну? Что ты решил?
Я спросил тихим голосом:
— А куда?
— Туда, где нет столь суровых нравов, где мужчины построили специальные дома, в которых садятся за столик и им приносят любой напиток. И… начинает играть воображение, рождается счастье. Поедем хотя бы в Кечух. Восемьдесят километров в час, сто, сто двадцать! Моя вот эта красненькая «Ява» не буксует даже на самых крутых подъемах. А на спусках… Ты когда-нибудь катался на санках с горы?
— Поехали! — сказал я.
Какие приятные вопросы задавал мне, сидя в кечухской чайной, Юсуф-Газетчик! Я сразу почувствовал к себе уважение. Пока мы пили первую бутылку вина, вид у Юсуфа был еще очень деловым. Он положил перед собой блокнот, вытащил из кармана три шариковые ручки, разложил их и тут же сообщил, что это болгары ему подарили. Путешествовали по Дагестану больше двух недель, и он, Юсуф, сопровождал их повсеместно. Хотел привезти болгарскую делегацию в свой родной Кубачи. Но дороги в то время были в ужасном состоянии.