Краснея от удовольствия, я сказала:
— В любое время, папа.
— А теперь еще несколько слов, и наш первый урок будет окончен.
Я чуть не захлебнулась:
— Вы… Вы еще… Значит, будет и второй урок?
— И третий, и четвертый — все, что знаю я, узнаешь и ты. Но не перебивай своего учителя. Смотри — вот головка «Уцала-бик», рядом «Ашала-бик». Они названы по имени мастеров, которые их создали. И их немало — авторов, имена которых вошли в многовековую летопись нашего орнамента. И все эти мастера были новаторами, народными художниками.
В заключение Бахмуд наточил несколько резцов и подарил их мне. Дал две серебряные пластинки и отправил спать. Но я не легла. Вернувшись в нашу комнату, я уже не слышала храпа своего Хартума. Он был пьян и храпел, а я была без вина пьяна, и все во мне кипело от радости и переизбытка сил. Я зажгла маленькую лампочку над столом, собираясь рисовать.
И тут мне на глаза попала модель голубя. Я взяла ее в руки, сложила обе половинки и долго-долго смотрела. Конечно же, это не курица. Голубь был хорош. Но головка его слишком прямо смотрела, и это меня сердило. Не думая, что из этого выйдет, я схватила модель и стала поворачивать головку. Знала, что дерево не глина, что руками ничего не сделаешь, но продолжала крутить, сильней, все сильней — вдруг услышала треск: головка отвалилась…
Я вся дрожала, из глаз моих покатились слезы. Кинулась к Хартуму, трясла его, целовала — он был как мертвый. Что делать? Я решила, что все пропало, завтра он меня убьет.
В полном отчаянии я на цыпочках побежала в мастерскую, надеясь, что отец еще не улегся. Но его там не было, и я готова была выброситься в окошко. Как вдруг услышала за собой шлепающие шаги, Обернулась и увидела… свекровь.
— Мама! — закричала я и с рыданиями бросилась ей на шею. — Посмотрите, что я наделала, мама!
Я ждала, что она меня станет ругать, поднимет на ноги весь дом. Но тут я почувствовала на своей голове ее теплую ладонь:
— Успокойся, доченька, успокойся. Ничего страшного. Хартум приклеит. Ты ему и не говори ничего. Наши мужчины легко приходят в ярость… Нет, нет, ничего не надо. Он пришел такой пьяный, что его даже следует наказать. Не говори, пусть думает, что сам разломал своего голубя. В следующий раз будет поумнее. Ведь он чуть не потерял серебро. Стоял у дома и кричал: «Ур-ра, Юсуф!» А когда я ему отворила, рассказал, что таскал с собой мешочек. Проклятое вино! Сколько людей из-за него погибло!.. Не плачь, не плачь, Мадина! Положи этого голубя на стол или брось на пол. Хартум на тебя и не подумает.
Я последовала совету свекрови и утром поняла, как все это смешно. Еле удержалась, чтобы не захохотать, когда Хартум, помятый и смущенный, старался не видеть, какой беспорядок устроил в комнате; на свою модель он при мне ни разу не взглянул. А потом заперся и все склеил.
Ох и счастливая я! У талантливого мужа — талантливая жена!
ХАРТУМ
Черт меня дернул зайти в гравировальный цех. Правду сказать, зная, что Каймарас собирается сдать свой поднос, я захотел увидеть эту работу, сравнить со своей. Многие хвалили Каймараса. Даже опытные мастера дивились тому, как быстро и точно он нашел соответствующий орнамент — не оригинальный, не броский, но очень гармоничный.
Увидев меня, мастера стали со мной шутить, а Каймарас сказал:
— Хочешь полюбоваться на мою работу? Смотри, смотри — это тебе на пользу! — И он горделиво рассмеялся.
Действительно, как гравировщик Каймарас не уступает ни в чем самым лучшим нашим старым мастерам. Если быть справедливым, надо признать, что даже отец мой теперь уже не может с такой чистотой и точностью, а главное — с таким быстрым изяществом гравировать серебро. Да, что ни говори, Каймарас неплохой мастер. Замечательно спокойно и легко он делает выставочную работу. Прямо механизм! Так же, с такой же равномерностью, с таким же постоянством, будто вырезает орнамент на подстаканниках, стаканчиках, ложках — на любой повседневной работе. Придраться к нему невозможно: не скажешь, что такая-то головка орнамента не получилась, что вырезана неровно. Все сделано как положено, и ничто не вызывает спора. Но бросается в глаза, что только тщательность, чистота и подбор красок его интересуют. Его работа не радует меня, не трогает сердце. Может, потому, что враждую с Каймарасом? Нет уж, при всей моей ненависти к нему талантливая, творческая работа вызвала бы во мне хотя бы скрытую зависть.