— Ни за что не пойду! Хартум меня выгнал. Понимаешь это слово?
— Еще бы не понять. Твой отец меня палкой выгонял, А я все равно возвращалась. Куда было деваться? Подумаешь, накричал на тебя муж! Попробовала бы я вмешаться в дела своего старика, учить его работе. Да он бы меня убил! Ну, что выдумала! Разве может женщина стать златокузнецом! Неужели пойдешь в один цех с мужчинами? Бахмуд — хороший мастер, но, помню, твой отец называл его выдумщиком. Будет он тебя учить, как раз! Твой отец тоже тебя учил. Помню его слова: «Наша Мадина способнее многих мальчишек». Что толку? Ты ему была нужна качать мехи, держать калип. А незадолго до его смерти, помнишь, как повернулось?..
Нет, я ничего не помнила.
— Я же была маленькой, мама.
— Не такой уж ты была маленькой, должна помнить. Отец взял себе ученика, а тебя перестал пускать в мастерскую.
— Да, да, я ужасно плакала…
— Дурочка. Ты ревела до тех пор, пока папа не сказал, что ни один парень не женится на девчонке, которая лучше, чем он, знает златокузнечное дело. «Если ты будешь продолжать работать со мной, — так сказал тебе отец, — тебя станут принимать за парня. Посмотри на свои руки. На ладонях уже сейчас мозоли от резца, а в трещинах черно. Фу, как некрасиво!»
— Он так сказал, мама?
— Думаешь, буду сочинять! Слава богу, ты испугалась, быстро позабыла и тигель и резец… А теперь тебя Бахмуд, старый дурак, взялся учить. То, что хорошо рисуешь… какое это имеет значение! У кубачинцев способность к рисованию в крови. Не ты первая захотела стать гравером. Многие пробовали. Лучше не трать времени. Пойдут дети — пеленки, болезни; муж тоже требует ухода: весь дом на тебе. — Мама заплакала: — Мадина, Мадина! Не жалеешь себя — меня хоть пожалей. Неужели моя дочь будет брошенной? Неужели узнаю позор на старости лет? Выкинь из головы эти глупости. Мало Хартуму своих неприятностей. Говорят, он вчера с Юсуфом-Газетчиком уезжал, брал с собой серебро, вернулся ночью пьяный и орал на весь аул. Каймарас приходил в обед, рассказал своей матери: серебра не хватило у Хартума на голубя, вот и убежал с калипом из цеха, забыл даже свою модель. Шел через весь аул с щипцами и калипом. Вот до чего расстроился! А потом еще ты вмешалась. Говоришь, голубь развалился? Наверно, и правда было мало серебра, половину пропил…
— Не смей так говорить, мама, Хартум не вор!
— Кто сказал, что вор? Его отец Бахмуд в молодости тоже чудил. Любил погулять, по пять дней домой не являлся. Государственное серебро, конечно, не пропивал.
— Перестань, мама! Хартум не пьяница…
— Каймарас рассказывал своей матери, что директор распорядился забрать у твоего мужа серебро.
— Мама, мама, Хартум ни в чем таком не виноват. Видела бы ты, сколько он работал! Не верю, не верю, что пропил. С ним был Юсуф — не позволил бы Хартуму сделать глупость. Ах, что будет! Не успеет Хартум на выставку. Еще столько работы: гравировка, чернение, эмалировка…
Мама погладила меня по голове и тихим голосом стала уговаривать:
— Иди домой! Жена должна молча помогать мужу. Особенно когда муж в беде. Ухаживай за ним, но не болтай и не улыбайся. Спросит — ответь. Если спросит о серьезном, — как быть, к кому пойти? — сумей так ответить, чтобы вышло, будто не ты посоветовала, а он сам додумался.
Я заткнула уши.
— Нет, нет, к Хартуму в дом не пойду!
— Там и твой дом. Не здесь, а там! — закричала мама.
Я ушла от нее в другую комнату. Больше не могла слушать. Никого не хотела видеть, ни с кем не хотела говорить.
Бросилась на кровать, на старую свою девичью кровать, попробовала, как раньше, довериться подушке, оросить ее слезами. Ничего не получилось. Лежала и смотрела в стенку. Надо было все обдумать. Надо, надо! Но я не умею думать, не знаю даже, с чего начать.
Только вчера… Да нет, сегодня я была счастливее всех на свете. Бахмуд мне дал серебряные пластинки, чтобы я училась гравировать по серебру. Это его собственные. Но если Хартуму не хватает серебра, а сейчас он должен пойти сдать…
Я вскочила, как на пружине. Мне даже показалось, что Хартум отчаянным, каким-то не своим голосом крикнул с улицы: «Мадина!» Отдать? Сейчас же побегу и отдам Хартуму эти пластинки. Но тут же я сникла. Не может быть, чтобы он… Да, кстати, и пластинки никто не примет. Скажут: «Давай голубя». Взвесят обломки отлитого голубя, и если не хватит… Я думала, думала… Можно расплавить все вместе, и обломки и пластинки, в домашнем тигле. Можно даже отформовать и отлить голубя дома. Никто ведь тогда и не узнает, что у Хартума не получилось или что он пропил. Да, это хорошая мысль… для жулика. Неужели я, комсомолка, буду учить мужа скрывать преступление?!