После этих мыслей мне стало ужасно жалко Хартума. Он преступник, его арестуют… Я уже видела, как его ведет милиционер, направив ему в спину пистолет. Видела, как открывается автобусная дверца с решеткой, в нее входит, спотыкаясь, мой муж… От таких видений я насмерть перепугалась, стала искать маму, но ее не оказалось дома. «Что же мне делать, что делать?» — вскричала я. Никто мне не ответил.
Мама права: я должна быть с мужем. Пусть орет, пусть бьет, пусть пьет! Могу ему дать на пропой свое кольцо и серьги, лишь бы все было хорошо в нашей молодой семье. И прощения у него попрошу. «Не сердись, Хартумчик, за то, что на меня наорал. Больше не буду, прости меня. Я вот принесла тебе палку, которой мой папка лупил маму. Учи меня послушанию и покорности, учи дуру, учи!»
Так я металась по дому, жалея и проклиная Хартума, и себя, и всех нас: маму, покойного папку, Бахмуда, свекровь и даже Бику — она ведь хорошо рисует, даже лучше меня.
Что делать: идти домой или остаться здесь и ждать, когда меня простит Хартум? «Нет, если даже придет — выставлю вон. Злой, противный, несправедливый!» Он посмел обвинить меня в кокетстве, сказал, что верчу хвостом. Я ведь видела, как он у нас во дворе поцеловал вместо меня мою подружку Зейнаб, но поняла, что ошибся, не устроила ему скандала, даже ничего не сказала. А когда Юсуф-Газетчик был у нас в комнате… Он хотел сфотографировать альбом, а я мешала. Хартум, конечно, слышал, что мы с Юсуфом боролись, но в тот раз не упрекнул, слишком был занят собой. Теперь вспомнил. Какой же он нехороший!..
Мамы все не было. Чтобы успокоиться, я принялась вязать носок. В последнее время не выполняю план, носки мои стали хуже… Вот ведь как — и муж и жена превращаются в бракоделов. Давно я не бралась за спицы. Хотя нарыв мой и не болел, но повязка мешала. Я сбросила ее и стала вязать быстрее и уверенней. Вязание и правда успокаивает. Может, для того и придумали такой цех в нашем комбинате: пусть жены вяжут и успокаиваются. Работа домашняя. Придет пьяный муж, устроит скандал, накричит, оскорбит — берись скорее за носки, успокаивайся. Нет, это их, мужчин наших, надо усадить за вязание, чтобы стали поспокойнее. И тут же я представила себе Хартума, как сидит он со спицами, клубок шерсти катается по полу — с ним играет котенок, а Хартум согнулся над носком, как старая бабушка, вяжет и рассказывает сказку дочке. Будущей.
Так ясно я увидела эту мирную картинку, что громко расхохоталась. Вошла мама и остановилась, пораженная:
— С ума сошла! Хохочет! Пока ты тут раздумываешь, столько всего было!.. Ой, страшно рассказывать! Хартум куда-то убежал. Его еле нашли. В библиотеке. Он набрал всяких книжек, альбомов, спрятался за ними. Подумай, а, Мадина! Нашел время читать. Может быть, от переживаний рехнулся? Но зато знаешь, какая хорошая новость: когда взвесили обломки, оказалось в точности.
— Вот видишь! — закричала я и захлопала в ладоши. — Я говорила, что не пропил!
— Ну, теперь пойдешь домой? — спросила мама.
— Все равно не пойду.
— Ох, и упрямая же ты, злая! — Она помолчала, поджав губы, и сказала: — Еще одна хорошая есть новость. Еще больше будешь радоваться. Поднос Каймараса забраковал художественный совет, не пустил на выставку.
Я невольно вскрикнула:
— Почему? За что?
Мама посмотрела на меня удивленно и долго не отрывала взгляд. Я пожала плечами и спросила:
— Ты что смотришь… Что случилось, мама?
— Ах, доченька милая, как ты побледнела!
— Пойми же, мама: Хартум не успел сделать работу, Каймараса забраковали. Получается, что никто из молодых не попадет на выставку.
— Тебе-то что?
— Мама, мама! Я ведь тоже молодая, тоже комсомолка.
Она махнула рукой:
— Вот еще! Каймарас — враг Хартума, и ты радоваться должна. Вспомни, что плел он о твоем муже. Это ведь он говорил, что серебра не хватило…
— Ты так и не сказала, мама, за что забраковали его поднос.
— Люди говорят, что в Махачкале, в музее, лежит точно такой. Там его дедушки лежит поднос, родного дедушки Каймараса.
— Так что в этом плохого? Я не понимаю, мама.
— И я не понимаю, доченька.
— Может, мне пойти спросить у Бахмуда?
— Ой, беги скорей, Мадина, солнышко мое!
ХАРТУМ
Наверно, это не самое важное, но мне хочется начать свой последний рассказ с того, что мы помирились с Мадиной, и я наконец почувствовал, что наступила весна, увидел весну, дышать стал по-весеннему. Я не знаю, как мы помирились. Просто взглянули друг на друга. А потом мы вдвоем оказались в горах, в нашем горном лесу, хотя, кажется, за всю историю Кубачи муж и жена не ходили вдвоем гулять, да еще в будний день. Правда, это было, когда уже никто не работал. Но я-то мог работать, должен был работать — слишком много я задолжал. Всем, и себе тоже. Может быть, я не совсем нормальный, но, значит, и Мадина тоже такая, мы вполне подходим друг другу. Бросив всех и все, мы вдвоем отправились в горы… без всякой цели. А что можно делать ранней весной в горном лесу? Резать молодую травку для скотины? Собирать хворост? Это женское дело. Я бы сам первый стал смеяться, если б узнал, что этим занимается супружеская пара. Но мы ни о каком деле не помышляли; мы с Мадиной даже ни о чем не говорили, ни о чем особенном. Ходили вдвоем обнявшись, а потом вдруг разъединялись, она убегала от меня, я ее догонял… Со стороны посмотреть — влюбленные. Глупость, да?