Мама что-то сказала, я не расслышал. Тон был удивленным, недоверчивым, а может быть, и неодобрительным. Как раз в эту минуту потускнела, а вскоре и совсем погасла под потолком лампочка. В Кубачи электрический свет только до одиннадцати вечера, в одиннадцать движок останавливают. Обычно это меня сердило — в тот раз обрадовался. Трепещущий огонь — огонь камина сгустил темноту, сблизил нас с мамой, лучше стали понимать друг друга. Несколько минут молчали. Но вот неш достала из темного угла старую керосиновую лампу, чтобы не тратить спичку, обрывком бумаги перенесла огонь камина на фитиль, насунула, словно шляпу, на горлышко стекла кусок обоев… Поставив лампу на выступ камина, мама скрылась в полутьме, я догадался, что хочет устроиться поудобнее, услышал, как зашелестел шелк подушек. Ее огромная тень успокоилась, я тоже постарался не двигаться, чтобы полумрак устоялся. Так мы всегда делали, когда мама готовилась слушать, а я — читать.
— Значит, Нешхан — это я? — спросила мама, и хотя мне ее почти не было видно, по голосу догадался, что улыбается. — Ну, читай, читай…
…Передо мной лежало меню ресторана. Официант второй раз подошел ко мне:
— Будем наконец заказывать или так продержим столик до закрытия?
Я повернулся к нему, встряхнулся:
— Чудни-хинки есть?
— Пьяных не обслуживаем! — жестко ответил официант.
— Что делать, нет моего любимого блюда — пусть будет шашлык по-карски и двести граммов коньяку.
— Конечно, бутылку минеральной? «Нарзан»?
— Давайте лучше «Боржоми»!
Поужинав, я посидел на бульварной скамье в тесном соседстве с какими-то девушками, наслушался разговоров о модах и расцветках этого года, потом поднялся и, наслаждаясь прохладой сумеречного часа, медленно зашагал в веселой толпе гуляющих, никого не замечая, не встречая знакомых. У меня легко было на душе. Забыл Амину, забыл ее сценарий, даже о футболе не вспоминал, хотя в тот вечер был матч «Динамо» — «Спартак»; я уже давно стал заядлым болельщиком «Спартака». В тот вечер впервые оценил возможность затеряться среди чужих, неизвестных мне людей. В большом городе легче уединиться. «Уединиться» — слово не совсем подходящее, какое уж там уединение, если вокруг столько народу. Но в Махачкале ста шагов не пройду по улице, не столкнувшись с товарищами по работе, с соседями по дому. Даже совершенно незнакомые в маленьком городе чем-то тебе все-таки известны. Хотя бы внешне. И они, будь уверен, тоже тебя хоть немного, а знают.
Московские бульвары в вечерние часы июня прекрасны своей задумчивостью и неторопливостью. Машины, скользящие по мостовой за деревьями, нисколько не мешают отдыху. Кажется, люди в них, хоть едут и быстро, никуда не торопятся. Гуляют.
Я говорю — хорошее было настроение. Липы только начали цвести, но воздух был уже напоен их ароматом. Шел и шел, пересек улицу Герцена, по переходу обогнул Арбатскую площадь, мельком глянул на слишком уж веселого Гоголя, от переизбытка чувств подмигнул и отправился дальше в сторону Кропоткинских ворот. Вдруг приключение. Темнело. Девушка, совсем молоденькая, в коротком платьице, чем-то напоминавшая утреннюю гостью, поднялась со скамьи.
— Наконец-то, — сказала она, протянув мне букет васильков. Привычно подхватила под руку: — Идем скорей, нас ждут! С какой радости ты выпил? Не спорь, от тебя пахнет. Ну идем же, идем!
Я не успел ничего ответить, она заметила, что ошиблась, и стремглав убежала.
— Ваши цветы, цветы! — кричал я ей вдогонку. Куда там? Пропала в толпе.
«Скорей, нас ждут!» — повторял я слова девушки, ощущая на стеблях васильков тепло ее руки. — «Ну идем же, идем!» — Я уже улыбался, радуясь нежданному подарку, но душа была неспокойна. Будто обманул кого-то, будто в самом деле где-то меня ждут.
И вот совпадение: налетели тучи, подул холодный ветер. Да, да — надо спешить, спешить…
Куда? Зачем?
Спустившись у Кропоткинских ворот в метро, я сделал пересадку у Библиотеки Ленина, вторую пересадку — у площади Революции. Торопился, толкался. Потом, добравшись на троллейбусе до общежития и войдя в дверь, не только сердцем — всем нутром ощутил: в нашем седьмом поднебесье что-то произошло.
— Меня ждут? — спросил я вахтершу.
Ответ был неопределенным и хмурым, женщина устала:
— Не могу запомнить, кто кого ждет, кто кого догоняет. Путаюсь, слишком вас много…
Я не дождался лифта, не хватило терпения. Единым духом одолел четырнадцать маршей, постучался к Мукашу. За его дверью что-то прошуршало. Рядом, у Цагатовых, громко смеялись. Осетин Аскер Цагатов и его жена Замира шумных сборищ не любили. Но если друзья приходят толпой, разве способны кавказские горцы сказать: уходите, мы спать хотим. Не бывает такого. Все, что есть, — на стол. Пойти к ним? Нет, выдохся, хватит. Вот, напротив, моя комната. Сейчас улягусь, сожму кулаки, закажу себе добрый сон.