Перед нашим появлением рассказывал анекдоты. Слушатели разомлели от хохота. Увидев меня, распахнул руки:
— Салют, Магомед! То есть салам! Короче говоря — здорово, дружище! Долго, долго заставляешь себя ждать…
Я с поклоном протянул хозяйке дома васильки. Она удивилась: замужним горянкам цветы не дарят. Все-таки букет взяла и, покачав аккуратной головкой, положила рядом со стаканом мужа.
Винский все говорил. Ко мне обращался на «ты», как к старому приятелю. А я ведь никогда его не видел — забыть такого невозможно. Одно могу сказать: его «ты» было естественным, как «ты» подвыпившего актера. Чем-то и правда напоминал актера: играл роль.
— Мне тридцать три года, столько же, сколько Иисусу Христу, которого ты, как мусульманин, не признаешь. Но известно ли тебе, дорогой, что в рулетке тридцать три номера и тридцать третий самый счастливый?..
— Что такое рулетка? — спросил калмык Шара Шараев.
— А почему говорят «тридцать три несчастья»? — перебил его синеглазый украинский поэт Талалай.
— Рулетка — игра в казино, «тридцать три несчастья» касаются только зубов, — с ходу ответил Винский. — Тридцать третий зуб никому не нужен. На эту тему есть кинокомедия — пересказывать не будем. Я рассказал сегодня тридцать два анекдота — тридцать третий приберег для пророка. Анекдот и тост одновременно. Приготовьте бокалы, друзья!
Я взял из рук Винского полный стакан и осмотрелся. У Цагатова собралось несколько однокурсников. Амина ютилась где-то на краешке, смотрела в сторону, желая показать, что попала сюда случайно. Мукаш к ней немедленно присоединился. Винский занимал место тамады. Как случилось, что его выбрали? Рядом с тамадой сидел толстенький калмык Шара Шараев, автор дивных рассказов о верблюдах. Увидел я тут и тихого ярославца Костю Богатеева. Драматург — он влюбленно следил за каждым словом и жестом Винского.
— Внимание, внимание! — воскликнул Винский, подняв стакан. — Слушайте, что произошло недавно в Психоневрологическом институте имени профессора Ганнушкина. На третьем этаже в двухместной палате разговорились два больных интеллигента.
— Не правда ли, мы с вами настолько сдружились, что я могу вам доверить свою тайну? — спросил первый.
— Конечно, конечно! — сказал второй.
— Я пишу дневник, в нем вся моя жизнь, вся ваша жизнь, все будущее человечества. Хотите послушать?
Он вынул из-под матраса толстую тетрадь, открыл, прочитал первую страничку, как вдруг второй прервал его и закричал в волнении:
— Повремените, у меня великолепная, восхитительная идея! Сколько в вашем дневнике страниц?
— Двести двадцать.
— И все исписаны?
— До конца.
— Скорей за работу! Свяжем строчки и спустимся по ним из окна.
— Вы гений! — воскликнул автор дневника, но тут же заплакал.
— Думаете, не одолеем решетку? — вспыхнул второй. — Я вырву ее с корнем. Не теряйте времени, вяжите морским узлом!
Автор дневника продолжал безутешно рыдать:
— Друг мой, присмотритесь — у меня кошмарный почерк. Неразборчивый. Такие строчки не выдержат ни вас, ни меня…
Винский прервал анекдот и провозгласил тост:
— Выпьем за то, чтобы наши строчки были прочными и надежными, чтоб не спускались мы по ним, а поднимались к вершинам творчества!
«Грустный анекдот», — подумал я.
Винский потянулся ко мне через стол, чокнулся:
— Выпьем, выпьем, выпьем!
Все пили, все смеялись, но веселья не чувствовалось. Хозяйка со страхом следила за слишком подвижными руками Винского.
— Выпей, выпей, выпей!
Я выпил стакан вина, перед тем в ресторане пил коньяк. Правда, прошло часа три. Ничего. Кажется, не косею. На стене висит резной красного дерева портрет Коста Хетагурова. Вижу его бороду — не шевелится борода, значит, пока не пьян.
Винский просит тишины.
Меняет голос, делает его сочным и гортанным. Смотрит мне в глаза. Громко читает, напевно, как стихи:
— «Мой Кубачи!
Он вцепился в крутой горный склон. Темно-синие дома — один над другим, как ступени древней каменной лестницы. Над плоскими глинобитными крышами тянутся из кривых скрепленных известью труб дымы очагов наших — сплетаются в широкую серую косу. Дымная коса, задевая деревья, плывет в ущелье, мешается с туманами и тучами, тает на границе неба и высоких снегов.