В обратном же направлении вообще никакая информация не проникала. Западные изображения жизни в Федеративной Республике Германии и западные взгляды на СССР не проникали сквозь железный занавес. Даже для партийного аппарата информация предварительно «просеивалась». В секторе ГДР аппарата ЦК КПСС, куда я затем был назначен в 1972 году, мы выписывали многие газеты и журналы: «Ди Вельт», «Франкфуртер Альгемайне», «Франкфуртер Рундшау», «Зюйддойче Цайтунг», «Форвертс», «Шпигель», «Штерн» и другие. Они доходили до нашего отдела целыми и невредимыми. Но однажды, когда я взял в руки свежий номер «Шпигеля», я заметил, что кто-то усердно повозился над этим экземпляром с ножницами. Мы получили номер, подвергнутый цензуре, предназначавшийся для других отделов. Одна статья о Брежневе была превращена в лапшу. В ней невозможно было прочесть ничего. Я попросил Русакова, секретаря ЦК КПСС и руководителя отдела, оставить нам свой не подвергнутый цензуре экземпляр. Он протянул мне свой номер с просьбой поставить его в известность о том, что же было вырезано из нашего номера. При сравнении обоих номеров выяснилось, что цензор выбросил все намеки на слабое здоровье генерального секретаря. Это было странно, потому что это было тогда секретом Полишинеля. И что это была за глупость, ведь дюжину других газет с подобными же статьями этот цензор не обработал!
Кроме анализа массмедиа, в Бонне мне приходилось также вносить предложения по улучшению внешнеполитической пропагандистской работы. Я не могу не признать, что все мои усилия в этом направлении пропадали даром. Я делал многочисленные деловые предложения, которые рассылались в разные советские учреждения. Ни на одно из них не последовало какой-либо реакции. Однажды я посоветовал воплотить в жизнь идею господина Неске, одного издателя из Штутгарда, состоявшую в том, чтобы издать альбом с краткими биографиями и портретами ста выдающихся советских людей. Этот альбом должен был выйти на трех языках. Свиридов, всемирно известный фотохудожник, должен был сделать фотографии. Издательство хотело предоставить в распоряжение Советского Союза определенный процент прибыли. Из Москвы, однако, не пришло никакого ответа. Причину этого я узнал лишь после моего возвращения в Москву осенью 1972 года. Московские инстанции не смогли договориться, кого следует поместить в список лучших людей.
Агентство печати «Новости» присылало в Федеративную Республику Германию ящиками информационные материалы на немецком языке. Брошюры бесплатно раздавались нашими дипломатами и корреспондентами во время их лекций всем присутствовавшим. Они были написаны русскими и как по языку, так и по содержанию скорее годились для внутреннего советского пользования. Вместо того чтобы написать: «Товарищ Брежнев на съезде партии сказал, что…», стояло: «Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев на съезде Коммунистической партии Советского Союза сказал…». Я пробовал осторожно дать понять вышестоящим инстанциям, что эти брошюры скорее отпугивают читателей, ссылаясь при этом на безобидную пословицу, что-то вроде «другие страны — другие нравы». Я цитировал выдержки из писем дружественных Советскому Союзу немецких граждан, которые делились с нами своим мнением, но поводу брошюр АПН. Одно из них звучало приблизительно так: «Дорогие друзья, вам следует более ответственно подходить к редактированию ваших текстов, потому что иногда невозможно переварить эту словесную труху». Однако ничего не менялось. Напротив, во второй половине 1960-х годов советское посольство в Бонне стало получать еще больше подобных брошюр, также и на итальянском, испанском, турецком и югославских языках. У посольства не было вообще никакой возможности распространять эти брошюры среди работавших в ФРГ иностранцев. Брошюры сваливались пачками в кучи, и их в конце концов пришлось сжечь.